Черное и черное - [14]

— Ты все-таки сделал это с ней, грязный пес! Мое единственное сокровище! Моя кровь! Моя маленькая деточка! Плоть от плоти моей! Ты надругался не только над ней, но и надо мной, ублюдок! И за все это ты умрешь!

Барон плюнул в рыцаря и произнес еще много не столь приличных слов, его глаза горели бешеной яростью.

— Я не делал этого, — спокойно сказал Ульрих, — если ты выслушаешь меня, я расскажу, что произошло.

И он замолчал. Барон тоже молчал. В какой-то неуловимый момент наступила полная тишина. В воздухе повисло сильнейшее напряжение, казалось, что воздух стал материальным и очень плотным, давящим. И, наконец, воздух взорвался:

— Лжец! — закричал барон и бросился на него, давая немой приказ нападать всему отряду. Двор наполнился криками и звоном мечей. Ульрих выхватил меч.

Возможно, он и мог бы позволить убить себя по подозрению в насилии, не решаясь убить доброго барона, который и так был повержен горем, но он не мог позволить никому убить себя по подозрению во лжи. Поэтому, парируя удар барона и нанося ему рану, он уже не испытывал к нему никаких сожалений. И барону бы очень не повезло, будь у них дуэль. Но раненого барона тут же оттеснили солдаты.

Ульрих был хорошим воином. Он был отличным воином, и нисколько себе не льстил в этом самомнении. Он привык оценивать свои возможности предельно точно. Именно потому, что был отличным воином. Неоправданная переоценка себя или неосмотрительная недооценка могли стоить ему жизни. Убивать он умел. И если решал убивать, то делал это, не испытывая колебаний. Но, убивать он не любил и не считал это своим ремеслом. Будучи знатного рода, он вообще не испытывал склонности к занятию каким-либо ремеслом. Для убийства ему нужно было основание и весьма серьезное. Поскольку среди духовной нищеты войны, дух Ульриха также оставался на уровне родового статуса вмещающего его.

Мужчина не считал себя заурядным и, соответственно, не считал для себя возможным довольствоваться принижеными нормами рассудительности, морали и нравственности, даже временно. Он чувствовал в себе причастность к чему-то большему, чем просто проживанию жизни. Он чувствовал себя частью божественного замысла, значительной величиной мироздания. Уже сам факт своего рождения он воспринимал как необходимость в нем творца, даже если эта необходимость состояла в том, чтобы он просто прожил жизнь. Поэтому, проживал он ее учитывая последствия своих действий относительно равновесия и сбалансированности мира, созданного творцом.

По его мнению, устройство мира было совершенным творением. Наблюдая природное равновесие, он много раз ловил себя на том, что восхищается Создателем. В мире не было ничего лишнего, в мире не было недостатков. Все в нем было для чего-то нужно. И, рано или поздно, любая мелочь в нем оправдывала свою необходимость. Поэтому, он был уверен, что миру был необходим и он. Поэтому, он не мог нарушать равновесия мира, которое реагирует на нарушение любого его звена, на любое смещение уравновешивающей отдачей. Он не хотел быть для мироздания «лишним весом», от которого, по его наблюдению, мир довольно скоро избавляется.

Натренированный нести смерть, он не служил смерти. Ему нужно было основание, чтобы сохранять жизнь своим мечом и нужно было основание, чтобы ее отнимать. Он не боялся смерти, но и не пренебрегал жизнью. Он не испытывал ненависти к врагам, но и не испытывал жалости. Убивая, он только добивался поставленной цели. И цель эта должна была быть оправданной для мироздания. Он убивал, чтобы защитить то, с чем он пришел в этот мир — свою честь, свою веру, свою семью, свой народ, истину или свою жизнь. И такая уравновешенность, освобождающая его ум от любых волнений, сомнений и страха, обеспечивала ему закономерный успех и давала несомненное преимущество в бою перед менее сбаллансированным противником.

Сейчас основанием для убийства было сохранение чести, которую ничем не оправдано, пытались очернить. И оно же было самоубийством, поскольку число противников не оставляло ему шансов на выживание. От своего непонятного оцепенения очнулся Гром, кто-то причинил ему достаточно глубокую рану. Ульрих сжал зубы и бросился к коню. Убив нападавшего, он вскочил на Грома, и продолжал сражение уже верхом. Он отмечал на себе получаемые раны, но не придавал им значения, пока ни одна из них не могла причинить серьезный ущерб его боевым качествам. И хотя, Гром не дал ему преимущества необходимого против численности противника, не дал реальных шансов на выживание, но Мэннинг понял, что жертв будет намного больше, чем он ожидал, принимая решение уничтожить Боненгаля. И он приказал закрыть ворота замка и отступать.

Отбивая последних нападающих, отступающих Ульрих не преследовал. Сейчас это было не нужно. И Ульрих понял, что будут лучники. От которых ему негде укрыться. Он подумал о Громе, что будет с ним? Еще он подумал о том, как хорошо, что он оставил свою малознакомую звездную фею в городе. А потом ему стало некогда думать.

Эпизод 7 В ночи

Эрта стояла на дороге, продолжая контролировать лошадей, чтобы они не сбились с ритма и не уронили раненую женщину, и рассматривала город. Улицы города, исключая главную, на которой сейчас стояла она, были так узки, что многие напоминали коридоры общежитий перенаселенных планет и, совершенно определенно по ним не смог бы проехать даже маленький одноместный кар, казалось, что некоторые дома стоят в двух шагах друг от друга. Над улицами, иногда почти впритык друг к другу нависали балконы, украшенные деревянной отделкой, почти неразличимой сейчас в темноте даже для ее острого зрения, отодвигающего границы видимости в темноте и тумане намного дальше, чем у немодфицированных организмов.