Чернобыль: История ядерной катастрофы - [92]

В конце заседания Горбачев зачитал заранее подготовленное предложение исключить Брюханова из партии. Присутствующие единогласно проголосовали за. После заседаний ЦК Компартии Украины, на которых председательствовал твердый и властный Владимир Щербицкий и где случалось присутствовать Брюханову, Горбачев показался ему человеком бесхребетным и чересчур мягким. Рассказывая о заседании политбюро, он назвал генерального секретаря «тряпкой» – это определение коллеги и подчиненные часто применяли к нему самому. С другой стороны, Брюханову понравилось, что в Кремле никто не пытался его унизить, как в бытность директором его не раз унижали в кабинетах республиканского партийного начальства, где секретарь ЦК однажды пригрозил «повесить его за яйца».

На сей раз ничего похожего Брюханову не говорили, но зато средства массовой информации представили его основным виновником аварии. О его исключении из партии сообщила главная советская информационная телепрограмма «Время». После этого всем стало понятно, что дальше Брюханова ожидают суд и тюрьма. На родине Брюханова, в Ташкенте, его младший брат не позволял матери смотреть телевизор, чтобы она не волновалась. Но соседки все равно проболтались, что ее сына сняли с должности и исключили из партии. Мать не смогла этого пережить: она умерла от сердечного приступа[381].

Со стороны могло показаться, что Ефима Славского и президента советской Академии наук Анатолия Александрова авария никак не затронула, но за закрытыми дверями политбюро ситуация выглядела несколько иначе. «У меня остались в памяти острые впечатления об общей растерянности, никто не знал, что делать, – рассказывает Александр Яковлев, доверенный советник Горбачева и один из архитекторов перестройки. – Люди, отвечающие за эту сферу, – министр Славский, президент АН СССР Александров – говорили что-то невнятное. Однажды на политбюро между ними состоялся занятный разговор. „Ты помнишь, Ефим, сколько рентген мы с тобой схватили на Новой Земле? И вот ничего, живы“. „Помню, конечно. Но мы тогда по литру водки оприходовали“». Они вспоминали свои былые подвиги на Новой Земле, архипелаге в Северном Ледовитом океане, на котором Советский Союз с 1954 года регулярно испытывал ядерное оружие[382].

Пока двое старцев предавались воспоминаниям о старых добрых временах, Горбачев пытался получить ответ на простой вопрос: можно ли полагаться на РБМК, надежен ли он? От этого зависело будущее советской атомной энергетики и перспективы затеянной им перестройки. Если выяснится, что необходимо вывести из эксплуатации все реакторы этого типа – а их, кроме взорвавшегося чернобыльского, в стране насчитывалось еще четырнадцать штук, – это будет означать, что придется на неопределенное время отложить экономические реформы и заняться поиском альтернативных источников электроэнергии. Советская казна к тому времени уже опустела, и совершенно непонятно было, где взять денег на компенсацию нанесенного Чернобыльской аварией ущерба, а тем более – на вывод из эксплуатации РБМК, дававших более трети всей электроэнергии, вырабатываемой советскими атомными электростанциями. Сколько все это будет стоить, не знал никто, в том числе сам Горбачев. Гораздо позже белорусские экономисты подсчитали, что одной только Белоруссии был нанесен экономический ущерб в размере 235 миллиардов долларов, что эквивалентно тридцати двум бюджетам республики по состоянию на 1985 год[383].

Тем не менее Горбачев хотел знать, кто виноват. Его интересовало мнение специалистов Министерства среднего машиностроения и подведомственных научных институтов, но они либо хранили молчание, либо отвечали крайне уклончиво. Поэтому он в конце концов сделал вывод сам: «В том, что произошла авария, виноват персонал, но масштабы аварии – в физике реактора». Перед этим Горбачев спросил у подчиненных Славского, можно ли строить и эксплуатировать реакторы типа РБМК. Заместитель Славского, Александр Мешков, ответил утвердительно: «Можно, если строго выполнять регламент». Горбачева ответ не удовлетворил. «Вы меня удивляете, – сказал он Мешкову. – Все, что на этот час собрано по Чернобылю, приводит к единственному выводу – реактор надо запретить. Он опасен. А вы защищаете честь мундира». «Нет, – возразил Мешков. – Я защищаю атомную энергетику». «А какие интересы выше? – не успокаивался Горбачев. – Мы должны ответить на этот вопрос. Этого требуют от нас миллионы людей у нас и за рубежом»[384].

Зачитав экспертное заключение о причинах аварии, Горбачев продолжил критику в адрес подчиненных Славского: «А Мешков все валит на эксплуатационников. Как же вы выглядите перед лицом такой беды! Если с вами согласиться, то что? Продолжать как было? Все, оказывается, неправы, один Мешков прав? Тогда лучше освободиться от Мешкова». Все понимали, что настоящим адресатом критики был Славский, который, как мог, защищал своего заместителя и себя самого. «Совершен рукотворный взрыв, – сказал он членам политбюро. – Реактор хороший, долговечный. Но что же они сделали?! Ведь взялся за эксперимент районный инженер, который не имел права это делать».