Чернильный ангел - [171]
Тут-то я как раз бестактно влез в окошко и Очу спас. Так что он мне теперь как сын! Квартиры из-за жестоких соплеменников лишился, не знает, где жить! Классический случай для «Чернильного ангела», жаль, что он улетел. И пока он летает с Кузей на спине, вряд ли высоко заберется. Но эти мои страдания не всем интересны, и вообще я человек стеснительный и скрытный, стараюсь все переварить сам. И за эту свою хитрость и изворотливость Кузей уже осужден. А вот Оча — завидую ему! — выложил все горячо, страстно, открыто, как на духу. Теперь делай с ним что хошь, предлагай ему выход — а он посмотрит... и вряд ли одобрит. Ему что-то красивое нужно — и чтобы было благородно! Ему не угодишь! Он тут пытался честно, — Оча, говоря это, снова разгорячился, — пытался честно заработать денег, чтобы вернуть долг! (Хасану, разумеется, а не нам.) Так ведь мы же не дали ему!
Под честным он, видимо, подразумевал намерение простодушно забирать все деньги за ремонт машин, под которыми ползал Битте...
Так мы же не дали Оче сделать это! Он же видел: все мы были против!
Что теперь делать ему? Предлагайте: вот он весь перед нами, всю душу открыл!.. Надо подумать.
Но все это мы узнали потом — а пока, под чудесное пение Тела, мы домчались до дома. Нас встретил Савва — гордый, все еще разгоряченный:
— Вот думаю я: что бы вы, лохматые, — (действительно, волосы растрепались), — без нас, гололобых, делали? — Савва провел пятерней по своему короткому ежику.
Действительно, если бы не Савва, гости после Очи вполне бы могли приняться за нас! Да, за нас, слишком мягких, потом приходится доделывать другим, слишком жестким... а мы потом еще морщимся!
Вон Кузя, совесть интеллигенции, презрительно смотрит на нас со своей вершины: да, дошел ты (я), с сатрапом побратался!
Отдыхай!
И мы наконец вошли на нашу кухню. И только хотели расслабиться — как на нас коршуном кинулся батя:
— Вы где вообще гуляете столько? Обедать мы будем сегодня или нет?
Все, что тут было, прошло, видимо, мимо него. Главное — поесть и снова — работать. Молодец!
Мы с Настей переглянулись и засмеялись.
...И вот разнесся по дому пленительный запах щей. И мы сошлись на этот запах. И созвали всех соучастников сегодняшнего дня.
Наливайте, мама, щов, я привел товари-щов!
Потом мы улеглись спать. Настя постелила себе в моей комнате, на раскладушке.
— На материнском диване пружины выскочили, как на капкане, — только она одна могла спать на таком! — возмутилась Настя.
Да, мать неприхотлива. Или просто — ленива? Как ей счас спится там?
Я уже погружался в сон, а дочь все читала в углу, при маленькой тусклой лампочке.
— Ну все! — вспылил наконец я... Во всем она так — не чувствует меры. — Хватит читать... тем более в темноте! Глаза спортишь! Спи!
— Сейчас! — недовольно проговорила она и читала, наверное, еще час.
Ну до чего же упрямая! Я вскочил, выключил ее лампочку.
— Все!
— Тебе все равно, что я хочу, — тебе главное, что ты хочешь! — Обидевшись, громко захлопнула книгу, гневно заворочалась на раскладушке, пружины натужно заскрипели.
— Ну все! Спим! — миролюбиво проговорил я и закрыл очи.
Я лежал с закрытыми глазами, но не спал... Что-то беспокоило меня... Что-то не так!
Я поднял голову... Так и есть! С заката, между деревьев, шел темно-бордовый свет, и она, повернув книжку, читала. До меня донеслось ее хихиканье.
— Ну все! Хватит! — снова пришлось подняться. — Закат тоже вырубаем!
— Папа! — пробасила она.
— Все! — Я задвинул занавеску. Тьма! Пружины раскладушки протяжно скрипели. — Ну все! Успокойся.
Обидно, что мне, мягкому человеку, приходится все время быть жестким, но иначе, увы, нельзя — иначе все рассыплется!
Я старался ворочаться поменьше, чтобы все вокруг успокоилось. Спи!.. Но нет! Наверное, надо записать эту безобразную сцену, которая только что произошла у нас с дочуркой? К утру забудешь!.. Да не забуду! (Не хотелось вылезать из-под одеяла и из накрывающего сознание сна.) Забудешь! Прекрасно же знаешь, что забудешь! Не впервой. Сколько уже забыл, вот так вот заспал. Поднимайся!
Я тихо поднялся, слегка покачиваясь, разлепляя очи, но не до конца, привычно уже нашарил стол в темноте, бумагу, ручку... и стал писать. Дело привычное. По ночам всегда пишу в темноте... Только утром не все разберешь.
Донеслось хихиканье дочурки.
— А ты зрение не испортишь? — ехидно проговорила она.
Я повернулся к ней, пытаясь поймать в темноте ее взгляд.
— Да, вот так вот! — ответил я. — Читать вредно в темноте, а писать — полезно!
