Чернильница хозяина: советский писатель внутри Большого террора. - [7]

^{Владимир Киршон. Фотографии из следственного дела. 1937 год}

^{Государственный литературный музей}

Итог собрания был предрешен заранее, но, чтобы усилить эффект, в течение последующих дней выступили несколько десятков писателей, каждый из ко­торых нашел новые слова для того, чтобы обличить и отмежеваться от Кир­шона и Афиногенова. Киршона называли «самовлюбленным фразером» и «литературным гангстером», его речь — «адвокатской»; Афиногенова — «тряпкой», а выступление — «вывернутым наизнанку», сделанным «под маской опсихоложенной души». Писатель Николай Панов так сформулировал свои впечатления: «Во время речи Афиногенова жутко было наблюдать, как за мелодраматическими жестами стройного джентльмена проступает самовлюблен­ный мещанин».

После третьего дня собрания драматург Александр Гладков записал в дневнике: «Я слушал и смотрел на все это с жадным интересом, словно присутствовал на заседании Конвента в день падения Робеспьера. Масштаб, конечно, иной, но и тут тоже не игрушки, и тут пахнет кровью, и тут тоже кончаются судьбы, а может быть, и чьи-то жизни. На улице веселый апрель, предпраздничная суетня, красные полотнища, подготовка иллюминаций. Весело кричат, играя, дети, магазины переполнены». Третьего мая драматурги собрались в последний раз и приняли решение поставить вопрос об исключении Афиногенова и Киршона из рядов Союза писателей. Исключение из партии оставалось вопросом времени.

Через два дня на последней странице «Литературной газеты» появилась карикатура «По широкому раздолью»[9]: на ней был изображен многопалубный корабль, плывущий по только что построенному каналу Москва — Волга. На корабле в порядке своей значимости располагались советские писатели. На верхней палубе стояли Алексей Толстой и Михаил Шолохов, под ними — Исаак Бабель и Александр Фадеев; на рвущемся канате к кораблю была привязана лодочка, в которой сидел Борис Пастернак. К этому моменту он уже был в опале — времена, когда его избирали в президиум съезда писателей, остались позади. Карикатуру сопровождала стихотворная экспликация. После перечисления всех пассажиров корабля и их заслуг через отточие шли стихи, посвященные Афиногенову и Киршону:

Но тех, кто повернули круто,

Но тех, кто вышел из границ,

Нет ни у борта, ни в каютах.

Развенчанные «литвожди»

Хотели править на Парнасе,

Хотели б ехать впереди

В самостоятельном баркасе,

Чтоб реял флаг у них другой,

РАПП-авербаховского толка,

Чтоб вел Киршон своей рукой

Свое суденышко на Волгу…

А вплавь за другом, несомненно,

Пустился бы Афиногенов…

Гремело б авторское Я!..

Но нет — дырявая ладья

Не поплывет по волжским водам.

Бьет свежий ветер, и погода

Отставшим предвещает шторм.

Через неделю был арестован писатель Давид Штерн, разоблаченный как шпион гестапо. Критики, незадолго до этого называвшие его книги справедливой и мужественной критикой фашизма, теперь обернули все написанное им про­тив него же самого. Называя Штерна его немецким псевдонимом, они писа­ли: «У Карла Штеффена из рассказа и у Георга Борна есть семейное сходство: оба они мерзавцы, продажные люди, отребье. Но Георг Борн для того и писал рассказ о Карле Штеффене, чтобы запрятать себя самого. Как видим, ему это не удалось».

***

Тридцать первого июля 1954 года Юрий Олеша записал у себя в дневнике сон, в котором фигурировали его друзья и знакомые. Одним из героев сна был Владимир Киршон, расстрелянный за шестнадцать лет до этого. Все эти годы имя Киршона не только было под запретом, но и продолжало приносить несчастья: в 1951 году сын Киршона Юрий был арестован как «потенциальный мститель за отца» и осужден на двадцать пять лет. Ситуация изменилась только после смерти Сталина, когда начался медленный процесс реабилитации жертв террора.

^{Владимир Киршон в Кремлевской больнице. 1930-е годы}

^{Я. Н. Халип / Государственный литературный музей}

Во сне Киршон появлялся в глубине какой-то большой аудитории и шел навстречу Олеше. Его появление произвело сенсацию на окружающих — было понятно, что он вернулся из ссылки. Киршон подошел к Олеше, пожал ему руку и попросил передать Афиногенову, что он купил дом. «В этой кажущейся бессмыслице, конечно, есть связь, смысл. <…> Мы, конечно, сами создаем эти фигуры, и поэтому чем прекрасней получается фигура, тем больше свиде­тель­ствует это о хорошем нашем отношении, так сказать, к оригиналу», — записал Олеша.

Источники

Борн Г. Единственный и гестапо. М., 1936.

Гладков А. Из дневников (1937). Наше наследие. № 107. 2013. 

Олеша Ю. Книга прощания. М., 2001.

Сталин И. Cочинения. Т. 14. М., 1997.

Фицпатрик Ш. Срывайте маски! Идентичность и самозванство в России XX века. М., 2011.

Генрих Ягода. Нарком внутренних дел СССР, генеральный комиссар государственной безопасности. Сборник документов. Казань, 1997.

Дневник Елены Булгаковой. М., 1990.

Литературная газета. Вып. от 6, 20 и 26 апреля, 1 и 5 мая 1937 года.

Правда. Вып. от 28 мая 1937 года.

Процесс антисоветского троцкистского центра (23–30 января 1937 года). М., 1937.

Реабилитация: как это было. Март 1953 — февраль 1956. М., 2000.

Фонд А. Н. Афиногенова в РГАЛИ. Ф. 2172.

Фонд Союза советских писателей в РГАЛИ. Ф. 631.