Чернильная кровь - [172]

Роксана приподняла безжизненную кисть Сажерука и поцеловала испачканные копотью пальцы.

— Это всего лишь сказка, — сказала она. — Но он любил ее слушать. Он всегда говорил, что эта история так хороша, что в ней должна быть искра правды. И вот теперь он сам сделал ее правдой — и уже никогда не вернется. Даже если он и обещал это. На сей раз не вернется.

Это была долгая ночь.

Роксана и Черный Принц сидели у тела Сажерука, а Фарид выбрался наверх, туда, где луна проглядывала сквозь черные облака, и туман поднимался с влажной от дождя земли. Он оттолкнул дозорных, пытавшихся его удержать, и бросился лицом в мох. Там он и лежал, под ядовитыми деревьями Мортолы, и горько плакал, а две куницы дрались в темноте, как будто у них по-прежнему есть хозяин, которого они оспаривают друг у друга.

Конечно, Мегги пришла к нему, но Фарид отослал ее прочь, и она отправилась искать Мо. Реза рядом с ним уснула, но Мо не спал. Он сидел и всматривался в темноту, словно читая в ее глубинах непонятную историю. В его лице было что-то чужое, замкнутое, жесткое, как корка на ране, но, когда он увидел Мегги и улыбнулся ей, вся чуждость исчезла.

— Иди сюда! — тихо позвал он, и она села рядом, уткнувшись лицом в его плечо.

— Я хочу домой, Мо! — прошептала она.

— Нет, не хочешь, — ответил он также шепотом, и она заплакала ему в рубашку, как часто делала, когда была маленькая.

Любое горе могла она оставить у него на плече, как бы тяжело оно ни было. Мо прогонял его, всего лишь погладив дочь по голове, положив ей ладонь на лоб, прошептав ее имя. Все это он сделал и сейчас, в этом печальном месте, этой печальной ночью. Он не мог забрать всю ее боль, слишком уж много ее было, но мог смягчить, просто держа Мегги в своих объятиях. Никто был не в силах помочь ей так, как Мо. Реза не могла. И даже Фарид.

Да, это была долгая ночь, долгая, как тысяча ночей, и самая темная из всех, какие случалось видеть Мегги. Она не знала, сколько времени проспала на плече у Мо, когда Фарид вдруг разбудил ее. Он повел Мегги за собой, прочь от ее спящих родителей, в темный угол, пропахший медведем Принца.

— Мегги! — прошептал он и сжал ее руку так крепко, что ей стало больно. — Я понял, как все исправить. Пойди к Фенолио! Скажи ему, пусть напишет что-нибудь, чтобы оживить Сажерука! Тебя он послушается.

Конечно, следовало ожидать, что эта мысль придет ему в голову. Он так умоляюще смотрел ей в глаза, что у нее выступили слезы, и все же она покачала головой:

— Нет, Фарид. Сажерук умер. Фенолио ничего не сможет сделать. Но если бы и мог — разве ты не слышал, что он постоянно бормочет? Что он никогда больше не напишет ни слова после того, что случилось с Козимо.

Да, Фенолио изменился. Мегги с трудом узнала его, когда увидела. Раньше глаза у него всегда были, как у мальчишки. Теперь это были глаза старика. Взгляд его стал подозрительным, неуверенным, словно Фенолио не доверяет почве у себя под ногами, и к тому же со дня смерти Козимо он, похоже, вообще перестал бриться, причесываться и умываться. Он спросил ее только о книге, о той книге, которую изготовил Мо. Но когда Мегги рассказала ему, что пустые страницы и впрямь предохраняют от смерти, выражение его лица не стало менее горьким.

— Замечательно! — пробормотал он. — Значит, Змееглав у нас теперь бессмертен, а Козимо бесповоротно мертв. Да, в этой истории все идет не так, сколько ни бейся!

Нет, Фенолио никому больше не станет помогать, даже себе самому. И все же Мегги пошла с Фаридом, когда тот отправился искать старика.

Фенолио большую часть времени проводил в одной из нижних штолен, в почти засыпанной части шахты, куда, кроме него, никто не спускался. Когда Фарид и Мегги пробрались туда по крутой лестнице, он спал, натянув до самого подбородка шубу, которую дали ему разбойники, и нахмурив морщинистый лоб, как будто и во сне его не оставляли напряженные раздумья.

— Фенолио! — Фарид потряс его за плечо.

Старик перекатился на спину с фырканьем, достойным медведя Черного Принца, открыл глаза и уставился на Фарида, словно никогда прежде не видел его смуглого лица.

— А, это ты! — пробормотал он, еще не совсем проснувшись. — Юноша, восставший из мертвых. Опять что-то такое, чего я не писал. Что тебе надо? Мне первый раз за все эти дни снился хороший сон!

— Ты должен кое-что написать.

— Написать? Я больше ничего не пишу. Вы же только что видели, что из этого получается. Я придумал чудесную книгу бессмертия, которая освободит добрых и принесет гибель Змееглаву. И что же? Змей теперь бессмертен, а в лесу опять полно трупов! Разбойники, комедианты, Двупалый… Мертвы! Зачем я их только выдумываю, если эта история все равно всех убивает?

— Ты должен вернуть его! — Губы у Фарида дрожали. — Раз ты сделал бессмертным Змееглава, значит, можешь и его!

— Ах, ты о Сажеруке? — Фенолио сел и с глубоким вздохом провел рукой по лицу. — Да, он ведь тоже мертв, мертвехонек, но для него смерть у меня давно была запланирована, если вы помните. Как бы то ни было, Сажерук мертв, ты тоже был мертв… Муж Минервы, Козимо, вся молодежь, пошедшая с ним… мертвы! У этой истории, видно, никаких других идей просто нет. Одно могу тебе сказать, мой мальчик. Я ей уже не автор. Нет. Эту историю пишет смерть, старуха с косой, царица мрака — назови ее как хочешь. Это ее пляска, и что бы я ни написал, она берет мои слова и использует их себе в подмогу.