Чернильная кровь - [134]

А Мегги сидела в этой пустой комнате и твердила про себя то, что сказал Хитромысл о Мо: «Он чувствует себя неплохо, гораздо лучше, чем мы докладываем Змееглаву… Так что сейчас тебе не о чем тревожиться».

Когда стало смеркаться, Сажерук, хромая, вышел из дома. Он прислонился к столбу, поддерживавшему галерею, и посмотрел на Дворец Ночи, видневшийся на скале. Он неподвижно глядел на серебряные башни, и Мегги, наверное, в сотый раз задалась вопросом: может быть, он помогает ей только ради ее матери? Возможно, Сажерук и сам не знал ответа.

54 В ЗАСТЕНКЕ ДВОРЦА НОЧИ

На моем челе проступает холодный металл,

Сердце сосут пауки.

А это: свет — он гаснет на моих губах.

Георг Траклъ. De profundis

Мина снова плакала. Реза обняла ее, как будто беременная сама была ребенком, и стала укачивать, напевая песенку, как делала иногда и с Мегги, хотя дочь была уже ростом почти такая же, как сама Реза.

Два раза в день приходила худенькая торопливая девочка, младше Мегги, и приносила им хлеб и воду. Иногда еще кашу, холодную и липкую, но сытную — эта каша напоминала Резе те времена, когда Мортола запирала ее в карцер за какой-нибудь проступок. Там кормили точно такой же кашей.

Она спросила девочку о Перепеле, но та вместо ответа испуганно втянула голову в плечи и оставила Резу с ее тревогой, с ее страхом, что Мо уже, может быть, нет в живых, что его повесили там, наверху, на одной из огромных виселиц, и последним, что он видел на этом свете, было не ее лицо, а серебряные змеиные головы, свисавшие с крепостных стен. Иногда она представляла себе все это так ясно, что прикрывала глаза рукой. Но картины не исчезали.

Темнота, окружавшая ее, нашептывала, что все остальное ей только приснилось: тот миг на площади у Каприкорна, когда она вдруг увидела Мо рядом с Мегги, год в доме Элинор, все их счастье… только сон.

Хорошо, что она была не одна. Хотя остальные косились на нее враждебно, их голоса хотя бы отвлекали ее порой от черных мыслей.

Иногда кто-нибудь рассказывал историю, чтобы не слышать плача из соседних камер, крысиного шебуршания, криков и неразборчивого лепета. Обычно рассказывали женщины. В историях говорилось о любви и смерти, о предательстве и дружбе, но заканчивалось все непременно хорошо. Это были светлые огоньки во мраке, как свечи в кармане у Резы, фитили которых отсырели.

Реза рассказывала сказки, которые читал ей когда-то Мо, в те давние времена, когда пальчики у Мегги были крошечные и мягкие, а книжные страницы никому из них не внушали страха.

А комедианты рассказывали об окружавшем их мире: о Козимо Прекрасном и его борьбе с поджигателями, о Черном Принце и о том, как он обрел своего медведя, и о его друге, Огненном Танцоре, который мог в самой темной ночи зажечь огненные цветы и озарить мрак потоками искр.

Бенедикта тихо запела песню об Огненном Танцоре, которую подхватил даже Двупалый, пока надзиратель не ударил палкой о прутья решетки и не велел им замолчать.

— Я видела его однажды, — прошептала Бенедикта, когда надзиратель отошел. — Много лет назад, когда я была еще маленькая. Это было чудесно. Огонь был такой яркий, что даже моим глазам было видно. Говорят, он погиб.

— Он жив, — тихо сказала Реза. — Кто, как вы думаете, зажег дерево на дороге?

Как недоверчиво все они на нее уставились! Но у нее от усталости не было сил рассказывать дальше. Не было сил объяснять. «Пустите меня к мужу, — вот единственное, что ей хотелось сказать. — Пустите меня к дочери. Не рассказывайте мне историй, расскажите мне, что с ними. Пожалуйста».

И ей в конце концов рассказали о Мегги и Мо, но она предпочла бы услышать о них из других уст. Все остальные спали, когда в камеру вошла Мортола. С ней были двое солдат. Реза не спала, потому что снова видела всё те же картины: как Мо выводят во двор, накидывают на шею веревку… «Он мертв, и она пришла сообщить мне об этом!» — была первая мысль Резы, когда Сорока встала перед ней с торжествующей улыбкой на губах.

— Вот она, служанка-предательница! — сказала Мортола с трудом поднимавшейся на ноги Резе. — Ты, похоже, такая же ведьма, как твоя дочка. Как тебе удалось сохранить ему жизнь? Предположим, я слишком торопилась, когда целилась. Да какая разница? Еще неделя-другая, и он достаточно поправится для показательной казни!

Жив!

Реза отвернулась, чтобы Мортола не заметила ее счастливой улыбки, но Сорока не глядела на ее лицо. Она с наслаждением рассматривала изорванное платье, стертые в кровь босые ноги.

— Перепел! — Мортола понизила голос. — Я, конечно, не стала объяснять Змееглаву, что он не того собирается казнить. К чему? Все идет так, как я хотела. И до твоей дочки я тоже еще доберусь.

Мегги. Счастье, на мгновение согревшее сердце Резы, исчезло так же внезапно, как появилось. Мина приподнялась рядом с ней, разбуженная хриплым голосом Мортолы.

— Да, в этом мире у меня могущественные друзья, — продолжала Сорока, самодовольно улыбаясь. — Змееглав изловил для меня твоего мужа, так почему бы ему не сделать того же и с твоей ведьмой-дочкой? Я показала Змееглаву ее фотографию. Да, Реза, я велела Басте прихватить фотографии твоей малышки, все эти карточки в красивых рамках, которые стояли повсюду у Книгожорки. Змееглав, конечно, считает их колдовством, отражением в зеркале, проступающим на бумаге под действием чар. Его солдаты боятся до них дотронуться, но им дан приказ повсюду показывать их. Жаль только, что мы не можем их размножить, как это делается в вашем мире! Но твоя дочь, к счастью, бродит вместе с Сажеруком, а для него колдовских отражений не нужно. Каждый крестьянин наслышан о нем и о его шрамах.