Черника на снегу - [4]

– Куриный суп и жареная картошка с селедкой, – говорю я, чувствуя, как во мне поднимается во весь свой рост Алекс, как протестует она против своего унизительного положения служанки, рабыни. Про себя я продолжаю: «Чтобы ты подавился, сучий потрох, чтобы ты исчез с лица земли, чтобы тебя не было, не было!!!»

– Отлично.

Он садится за стол, я наливаю ему суп, представляя себе, что он отравлен. Гарашин в предвкушении наслаждения едой потирает ладони, устраивается поудобнее на стуле, берет ложку и принимается есть отравленный суп. Представляю, как он вдруг хватается за горло, стискивает его побелевшими пальцами, как закатываются его глаза, как изо рта показывается кровавая пена, как он падает на пол и бьется в конвульсиях…

– Это суп из домашней курицы?

– Да, – покорно отвечает Саша-Шура.

– На базаре купила?

– Да, – огрызается Алекс.

– Какой прозрачный, желтый бульон. Вот что значит настоящая курица. Очень вкусно!

Я смотрю, как он ест, и не чувствую ничего, кроме прилива тошноты. Хочется взять его за уши и ударить головой о стол, чтобы мордой – в тарелку! Хочется увидеть его мокрое от бульона и красное от удара и удивления лицо. Он бы не понял, кто мог так с ним поступить, поскольку и мысль о том, что это я, не могла бы у него возникнуть. Может, в квартиру ворвались посторонние, бандиты? Но, подняв голову, он увидел бы только меня. Интересно, что бы он сделал? Тоже макнул бы меня физиономией в суп? Или ударил бы наотмашь по лицу? На что он способен в такой момент? И способен ли он вообще на что-то решительное, отчаянное?

Интересно, у него есть любовница? И как он с ней обращается? Много ли дает ей денег? Извиняется ли перед ней, когда у него ничего, как у мужчины, не получается? Меняет ли он в ее присутствии носки? Целует ли ее в губы или ограничивается бледным поцелуем в щеку или лоб? Сколько ей лет? Хочет ли она, чтобы Гарашин развелся со мной и женился на ней? Хочет ли сам Гарашин что-либо изменить в своей жизни? Кажется, он хотел детей. Вернее, захотел, когда мы оба поняли, что у нас их не будет. Опомнился! Сколько книг я прочитала и фильмов просмотрела, где женщина мстит мужчине за аборт? Но нет, я благодарна Гарашину за то, что он настоял на моем первом (и, как выяснилось позже, последнем) аборте. Дети нужны лишь там, где есть любовь. Там же, где ее нет, детей быть не должно, это преступление, и я точно это знаю. Я сама из такой семьи, где не было любви. Мои родители не любили друг друга, моя мать тоже вышла замуж за моего отца по расчету. Я вся пошла в нее. У моей матери всегда были любовники. Думаю, они есть у нее и сейчас. Хотя у нее же молодой муж… А вот у меня есть любовник! Вернее, у Алекс. У красивой, роскошной и распущенной Алекс. Алекс не может без любовников. Она требует любви, поклонения, подарков, внимания. А еще она хочет, чтобы ее любовник, пылкий и восторженный Ванечка, пошел ради их любви на убийство.

Пылкий… Восторженный… Все бы так, если бы не одно обстоятельство. Он слишком слабый и бесхарактерный для такого. Он никогда не сможет никого убить. К тому же, что немаловажно, у него нет особой причины для этого. Он не так глуп и отлично понимает, что я и без того всегда буду с ним, что я появлюсь по первому зову, звонку, эсэмэске, что в его жизни после совершенного им убийства ничего-то не изменится, если не считать риска быть вычисленным, пойманным, арестованным, осужденным, заключенным.

Придется мне действовать самостоятельно. Добывать яд. Растворять его в чашке с чаем. И смотреть, как ненавистный Гарашин будет корчиться в предсмертных судорогах.

Хотя если разобраться хорошенько, то Гарашин не заслуживает смерти. В сущности, он неплохой человек, а потому следственным органам, которые займутся его убийством, будет непросто найти мотив и убийцу. Тем более что наша семья внешне выглядит вполне дружной, почти идеальной. Когда мы появляемся на людях, нас воспринимают как влюбленную пару. Это так. Поэтому причину его смерти, точнее убийства, станут, скорее всего, искать в его профессиональных занятиях. Начнут копаться в его отношениях с подчиненными. Но раз так, то мне следует в этом органам помочь; и убийство мужа совершить, уж конечно, не в нашей квартире, а где-нибудь в нейтральном месте. Да еще обставить все таким образом, чтобы направить следствие – сразу же! – по ложному пути. Вот, собственно, и все.

– Ты сегодня какая-то грустная, – говорит он, промокая губы салфеткой. – На тебе просто лица нет. Может, тебе нездоровится?

Его взгляд становится более теплым, человечным. Словно он на самом деле жалеет меня. Он же понятия не имеет о том, что я только что мысленно убила его. Отравила.

Вот, кстати, важная тема. Я возвращаюсь к ней снова и снова. Яд! Где бы раздобыть яду? Понятное дело, что не в аптеке. Но где же тогда? Или, быть может, все-таки нанять кого-нибудь, чтобы сделали за меня эту грязную и опасную работу? Но кого можно нанять? Все это слишком опасно. И я не знаю ни одного человека, которому я могла бы довериться. Разве что Алла…

Алла – это моя самая близкая подруга. Близкая, но не настолько, однако, чтобы она могла знать о моих планах относительно Гарашина. Она осведомлена о Ванечке, причем я рассказала ей о его появлении в моей жизни довольно-таки извращенным способом: как если бы рассказывала о некой другой моей подруге, посвящая Аллу в хронологию ее поступков, радостей и ошибок. Так мне было легче, чем рассказывать о самой себе. Но, думаю, Алла все поняла… и понимает.