Черниговцы - [101]
Они помолчали, растроганные.
— За что я люблю Шиллера, — начал Саша, — это за его веру в человека, в добрые начала, заложенные в его сердце. Даже в жестоком деспоте Филиппе II он нашел человеческие черты…
— А как ты думаешь, — спросил Ник, повернувшись к Саше, — сумел бы он найти эти человеческие черты в нашем императоре Николае?
— Да, тут все искусство Шиллера, пожалуй, оказалось бы бессильным, — ответил Саша. — Зато герои четырнадцатого декабря — вот истинный предмет для такого поэта, как Шиллер. И счастлива Россия, что в ней рождаются такие люди!
— Мы с тобой давно отчалили от угрюмого консервативного берега, — произнес Ник.
— И стоит только дружнее отпихнуться, — добавил Саша, — и мы выплывем в открытое море свободы… — Он помолчал и затем продолжал — Да, помню этот ужасный день. Даже отец мой — ты знаешь, как мало верит он в благородство монархов, — и тот говорил, что смертный приговор не будет приведен в действие, что все это делается, чтобы поразить умы… И вот эта страшная новость тринадцатого июля, которую мы прочли в «Московских ведомостях»… Казнь Пестеля и его товарищей разбудила ребяческий сон моей души. О, я помню, как новый Нерон[64] торжествовал победу над пятью жертвами молебном на площади в Кремле! Гудели колокола, гремели пушки… Никогда виселицы не удостаивались такого
праздника. Да, он понял важность своей победы. Это была победа над мыслью, над честью, над гражданским долгом над всем, что есть доброго в человеке. Я видел все это и тогда же поклялся отомстить за казненных и обрекал себя на борьбу с этим троном, запятнанным кровью, с этими пушками и колоколами… Это была моя Аннибалова клятва, которую я таил от всех и вот теперь впервые открываю тебе, Ник мой друг на всю жизнь!
Саша уже стоял на ногах. Ник вскочил тоже. Оба были взволнованы. Им нужно было двигаться, что-то делать.
— Туда, наверх! — крикнул Саша, и оба помчались на гребень Воробьевых гор.
Запыхавшись и раскрасневшись, они остановились, отирая пот.
Садилось солнце, купола блестели, облитый вечерним заревом город стлался на необозримое пространство под горой, свежий ветерок обдувал их разгоряченные лица.
— Как грустно смотреть на закат солнца… — задумчиво промолвил Ник. — Кажется, что оно уходит навсегда…
— Нет, Ник, — возразил Саша, — солнце вновь взойдет завтра и вновь озарит и поля, и леса, и эту реку…. «Да здравствует солнце, да скроется тьма!» — звонко провозгласил он слова Пушкина.
Последний краешек солнца исчез за дальними полями. Окрестность пылала в красных лучах заката. Юноши поглядели друг на друга. Что-то разом закипело у них в груди: одна мысль, один порыв.
— Ник…
— Саша…
— Поклянемся сейчас, вот в эту прекрасную минуту, отдать жизнь на избранную нами борьбу! Хочешь, да?
Они подняли правую руку, как для присяги, и, отчеканивая каждое слово, повторяли вместе в каком-то торжественном восторге:
— Клянемся именем мучеников-героев Павла Пестеля, Кон-дратия Рылеева, Сергея Муравьева-Апостола, Михаила Бестужева-Рюмина, Петра Каховского посвятить жизнь на завоевание свободы для несчастного отечества! Мы подымаем знамя, выпавшее из ваших рук, мученики-герои, и понесем его в потомство. Ваши святые имена будут сиять нам путеводной звездой. Клянемся идти по вашим стопам и пребудем верны нашей клятве. Погибнем, но не изменим! Клянемся, клянемся, клянемся!
Саша порывисто схватил за руку Ника:
— Так-то, Ник, рука в руку вступаем мы с тобою в жизнь! Перед нами великая цель. Как радостно, как хорошо! Вместе навсегда!
— Навсегда! — ответил Ник.
— Ну, а теперь: кто скорей! — вдруг весело крикнул Саша. — Вот до березовой рощи и вниз, к отцу и твоему немцу. Беги! Наперегонки — кто скорей!
И оба бросились бежать.
Они не изменили своей клятве, остались верны, эти двое юношей. Один был Александр Герцен, другой — Николай Огарев.
Петровский завод, января 18-го дня 1862 года
Мой любезнейший, дорогой мой Евгений Петрович, если бы что-нибудь на меня упало и сильно придавило, и бы, кажется, меньше был оглушен, нежели получивши твое письмо после двадцатилетней разлуки. Ведь мы не видались с тех пор, как ты вышел на поселение. Я до сих пор как будто в сомнении: вправду ли вы в России? И может ли это быть? Иногда я спрашиваю сам себя, как эти люди живут теперь там и что им чудится после Читы, Акатуя, Петровского завода. После всего этого — Москва, Калуга и так далее. Какие должны быть впечатления, воспоминания, встречи! Для меня все это фантазия, мечта. Ты спросишь меня, почему я сам не еду в Россию. С чем, как, куда, зачем — разбери все эти слова поодиночке, тогда и оправдаешь меня. Родных у меня нет — к кому я поеду? Видно, останусь я в Сибири один и буду сидеть на развалинах. Я и сам развалина не хуже Карфагена!
У вас, говорят, там какой-то прогресс, по я что-то плохо верю. Я даже еще хорошо не понял свободу крестьян. Что это такое: шутка или серьезная вещь? Постепенность, переходное состояние, благоразумная медленность — все это для меня такая философия, которой я никогда не понимал. Не понимаю, почему у помещиков нет любви к ближнему, почему, почему, многое я бы мог сказать почему, — но это оставим. Пусть делают что хотят, им же хуже будет, если что и случится! Одному удивляюсь: чтобы уничтожить несправедливость, нужны для этого время и формалистика какая-то. Но за что же навязывать крестьянам то, что им не нравится? Я вижу, что ты надеешься на будущее гражданское устройство по обещаниям А я обещаниям и этому будущему устройству не верю: опекунство и благодеяния — тяжелая вещь.
Автор этой книги Александр Леонидович Слонимский — крупнейший ученый-пушкинист и в то же время писатель, писавший на исторические темы. Его повесть «Черниговцы», посвященная восстанию декабристов, в частности восстанию Черниговского полка в 1826 году, впервые издана в 1928 году и много раз переиздавалась (последнее, дополненное издание 1961 года). Ему принадлежит также сценарий кинокартины «Юность поэта», поставленной в 1937 году к столетию со дня гибели Пушкина. Повести «Детство» и «Лицей», составляющие эту книгу, написаны А. Л. Слонимским по тому же принципу, которому он следовал и в других своих исторических произведениях, а именно: они основаны на подлинном биографическом материале; в основе каждого их эпизода лежит действительное событие, какой-нибудь достоверный факт, почерпнутый из мемуаров, собственных свидетельств Пушкина или его произведений, преимущественно лицейского периода. В «Юности Пушкина» показаны многие существенные стороны пушкинского детства, отрочества и ранней юности: среда, в которой рос Пушкин, литературная атмосфера в доме родителей, влияние народных сказок и песен, лицейское окружение поэта — его друзья и воспитатели, первые литературные успехи, первая любовь, юное свободолюбие.
Володя проснулся в полночь. За окном то и дело взлетает в небо ракета, время от времени густую темноту прорезает пулеметная очередь… Тихо открыл дверь, вышел на огород. Лег на землю и пополз к речке. Вот и осокорь, а за ним — минное поле. Кажется, ползет не по земле, а по жарким углям. Но назад не повернул — ведь за рекой наши, и им надо рассказать, где замаскированы орудия, танки, склады боеприпасов…О короткой, но героической жизни пионера из Киевщины Володи Бучацкого рассказывает повесть И. Логвиненко «Багряные зори».
В сборник вошли рассказы: «Тополёвая веточка», «Маленький Шурка», «Спелое лето», «Лёнька из Ольховки», «Сундуковские гостинцы», «Белкин клад».
Рассказ про Серёжу Брусничкина, который боялся милиционеров.
Добрый волшебник Пумпхут — один из героев «Крабата» — появляется всегда неожиданно, зато очень вовремя. Вот и в этой книге он заступается за голодных детей. Да так, чтоб неповадно было обижать их впредь!
Последняя публикация Чарской, повесть «Мотылек», так и осталась неоконченной, журнал «Задушевное слово», в котором печаталось это произведение, закрылся в 1918 году.
Повесть о ребятах, увлеченных парусным спортом. На своей шлюпке они собираются отправиться в дальнее плавание: от берегов Черного моря до Таллина, мечтая побывать на олимпийской регате.Много приключений выпадает на их долю. Мечта пока не осуществилась. Но зная настойчивость и упорство этих мальчишек, мы верим в будущую их, удачу.