Черная тропа - [38]

Однажды за обедом уже опьяневший эсэсовский капитан сказал дяде:

«Племянник у тебя хороший! По глазам вижу - смышленый. Пора пристраивать его к прибыльному делу».

В скором времени меня определили для обучения в районную полицию, затем я был направлен на службу в гестапо, а позже, по рекомендации все того же капитана, зачислен в штат зондергруппы майора Клейвица.

Трудно рассказать тебе, что я пережил, узнав о страшных делах зондергруппы. При первом же случае я сбросил немецкий мундир и ночью бежал к своим, навстречу наступающим частям Советской Армии.

Мне повезло: без особых расспросов меня зачислили рядовым в пехотную роту, и я два года честно воевал против мерзавцев из зондеркоманд и прочих гитлеровских палачей и грабителей. Имею боевые награды. В бою под Берлином был ранен. Теперь получаю пенсию как инвалид войны.

Все время мне казалось, что темное пятно моей биографии останется никому не известным. Только иногда я вспоминал прошлое и исповедовался наедине, перед своей совестью. У меня было веское оправдание: ведь я своей кровью смыл позор прошлого и, значит, мог смело смотреть в глаза людям. Я навсегда избрал путь честного служения Родине.

Но, оказывается, обо мне помнят те, что уже пытались толкнуть меня на черную тропу. Три месяца назад ко мне явился «гость». Я сразу же его узнал: это бывший работник гестапо Морин… Мы познакомились в зондергруппе майора Клейвица. Уже тогда Морин успел выслужиться в ефрейторы, хотя и не был арийцем. Вероятно, чтобы скрыть свое славянское происхождение, Морин прибавил к своей фамилии букву «с». Его называли Моринс. Несколько позже он добавил еще две буквы и стал Моринсоном. Эти ухищрения Морина меня, впрочем, не интересовали. Сбросив немецкий мундир и убежав к своим, я позабыл и о Морине, и о Моринсе, и о Моринсоне.

Но вот он явился и заговорил со мной, как старый приятель. Я рассказал ему о своем бегстве из зондергруппы и о том, почему считаю свою вину искупленной. Он похвалил меня и стал рассказывать о себе. Сначала я поверил ему и восхищался его доблестью! Еще бы! Он убил гитлеровского полковника и двух майоров и бежал в партизанский отряд, захватив штабные документы эсэсовской карательной дивизии… Постепенно мы стали друзьями. Дело в том, что он очень ловок, умеет прикидываться и находить подход. Лишь время от времени в его разговорах я примечал какие-то чуждые интонации, как бы случайные, враждебные по отношению к нашей стране слова… Я пытался разъяснить Морину его ошибки. Но вчера он пришел ко мне после окончания рабочего дня, сам закрыл дверь на ключ и сказал прямо: «Довольно прикидываться. Мы понимаем друг друга. Итак, будем работать вместе…»

Я подумал, что он шутит, но вскоре понял свою ошибку. Он говорил со мной тоном старшего, он приказывал и предупредил, что в ближайшие дни даст мне одно важное секретное задание.

Между нами произошел бурный разговор. Странно, что он не завершился дракой. Я сказал Морину, что, если он предлагает мне все это всерьез, мой долг - обратиться в органы госбезопасности. Он засмеялся и достал из кармана бутылку вина. Я не захотел с ним пить.

«А еще называешься фронтовым товарищем! - упрекнул он. - Неужели ты не понимаешь шуток?»

Теперь я ему не верю. Я вижу единственный выход: пойти и рассказать все о себе и о нем, просить наказания или смягчения судьбы.

Дорогая Лиза! Извини меня за слово «дорогая»… Не сомневаюсь, что ты прочтешь его с гневом. Но ты для меня действительно самый дорогой на свете человек. Мысль о тебе и о нашей светлой дружбе придает мне силы сделать этот решительный шаг».

Полковник отложил письмо, вышел из-за стола, сел на стул рядом с Лизой, легко прикоснулся к ее руке.

- Ты считаешь себя виноватой в том, что сразу же не просмотрела книгу?

Девушка чуть слышно прошептала:

- Да…

- Но помнишь, еще тогда ты сказала мне о книге? И я тоже не придал этому значения. Поистине: век живи, век учись… Очевидно, мы оба виноваты, Лиза, и я в большей степени.

Они помолчали некоторое время.

- Будь сильной, девочка, - мягко сказал Алексей Петрович и проводил ее до двери.

В течение дня Павленко больше не получал каких-либо важных сообщений. Только в конце заводской рабочей смены позвонил Алексеев и сказал, что у Морева заболела сестра, и он просил у завгара разрешения воспользоваться заводской машиной, чтобы навестить ее в селе, расположенном в двадцати километрах от города, в четверг, в первой половине дня. Завгар ответил ему, что должен подумать, и, тайком посоветовавшись с Алексеевым, дал разрешение.

* * *

Продумав предстоящую операцию, Василий Бутенко решил, что для успешного исхода ему вполне достаточно двух помощников. Капитан Алексеев и лейтенант Цымбалюк были польщены и обрадованы, когда Бутенко сказал, что берет их для завершения «дела Морева, «святого отца» и К°».

Наблюдатели сообщили, что на улице Крутой, в доме № 17, - полное затишье. К монашке Евфросинии в среду никто не приходил. Никто не появлялся и в доме № 3, а старик Сергей Никитич Матюшко превосходно устроился в отдельной палате пригородного дома отдыха. Морев находился в гараже и никуда не выезжал, так как завгар поручил ему какую-то неотложную работу на месте. Вакуленко вовремя явилась на службу в конструкторский отдел, вела себя тихо и скромно, однако заметно нервничала. Из ее квартиры в доме «Металлист» никто не выходил, - очевидно, «святой» был уверен в надежности своего укрытия.