Черная топь - [3]
Он уже совсем обессилел, когда впереди мелькнул огонек. То был свет тусклого огонька керосиновой лампы в окне одинокой избы. А когда он приблизился, хижина из колдовской избушки на курьих ножках превратилась в степенный дом-пятистенку с палисадником, забором и какими-то пристройками по бокам. Три ступеньки у крыльца привели москвича к запертой двери, долго не отвечавшей на его отчаянный стук. Наконец за ней что-то грохнуло, звякнул железный засов и дверь распахнулась. Кряжистый бородач в ватнике, опираясь на суковатую палку, грубо спросил:
— Ну, чего надо?
Журналист объяснил, еле находя слова, проглатывая слюну и задыхаясь, что он приезжий, ходил на охоту, заблудился и просит разрешения обогреться и отдохнуть. Войдя из темноты в освещенную комнату, он невольно зажмурился и тут же услышал сочувственный возглас хозяина.
— Да кто же вас так разукрасил?
Лицо журналиста было все исцарапано ветками деревьев и кустарников. Кровь размазалась и растеклась, губы распухли. Когда он умылся, хозяин снова настороженно спросил:
— Гнался кто-нибудь? Уж не медведь ли часом?
— Может, кто и гнался, — сказал москвич, — а верней всего, просто показалось. Случается иногда. Лес, темно, дорогу потерял, тропки не видно…
Ему не хотелось рассказывать незнакомому человеку о пережитом. Да и не поверит, пожалуй. Теперь уж и сам журналист, отогревшийся и успокоившийся, не очень-то верил в свое недавнее приключение. «Привиделось, должно быть, — думал он. — Напугал секретаришка. Разыграл все-таки». Но спасительная мысль не утешала. Галлюцинациями он не страдал и в леших по-прежнему не верил. Туман? Игра теней? Наведенная галлюцинация? Кем — секретарем? А может быть, он самодеятельный гипнотизер?
Сосредоточиться не удавалось. Хозяин оказался здешним лесничим, когда-то окончившим московский вуз. Он с интересом расспрашивал журналиста о столице, о московских театральных премьерах, о новых книгах и фильмах. Собеседник он был приятный, но журналист отвечал рассеянно, все время пытаясь вспомнить, где он раньше видел хозяина. Уж очень знакомым казались и лицо и весь внешний облик лесничего, когда он присмотрелся к нему при свете лампы. Определенно он где-то совсем недавно и очень близко видел этого человека. Но то ли сказывалась усталость, то ли мешало желание объяснить только что пережитое в лесу, но воспоминание ускользало, дробилось, растворяясь где-то в глубинах памяти.
Вдруг он вспомнил и ужаснулся. Перед ним за грубым дубовым столом сидел… леший. Тот самый зеленоватый прозрачный человек, который шел по болоту к черному валуну. Сейчас он был вполне реальным, небритым, хохочущим и здоровым. Рубаха-парень, широкоплечий бородач — какой там леший! Он весело рассказывал, как надо бить дупелей в лесу и утку в лет, как ставить силки и читать следы лесных зверей. Журналист в конце концов подумал, что сходство этого человека с лесным привидением он сам придумал: ни сходства, ни привидения, конечно, не было; всему виной оптический обман, страх и самовнушение.
Но что-то все-таки заставило его задать вопрос лесничему.
— Ну, а сегодня в лесу что поделывали?
— Сегодня? — наморщил брови лесник. — Читал немного, лежал. Ковылял от стола до печки. Куда ж пойдешь больной, всего пятый день как из больницы, — лесник постучал палкой об пол. — Опять ногу сломал.
— Опять? — спросил москвич.
— Не везет мне с ногами. Сейчас вот с лошади загремел, а лет пять назад хрустнула, когда из болота на камень карабкался.
— Из болота? — недоверчиво переспросил журналист. — На камень? Где, не у Черной ли топи?
Лесничий как-то странно взглянул на него.
— Почему догадались?
— Я был там сегодня. И камень у берега видел.
— А еще ничего не видели? — вопрос прозвучал настороженно и тревожно.
— Нет, ничего, — замялся москвич. — Дождь начинал накрапывать. Я и ушел.
Лесничий не замечал или не хотел замечать его осторожности.
— Я только-только закончил лесотехнический, — сказал он, улыбаясь воспоминанию. — Двадцати трех не было. Леса этого совсем не знал. А тут еще на спор полез с одним из старожилов, что пройду через лес ночью. Без ружья при этом.
— И прошли?
— Прошел. Даже памятка осталась, — бородач взъерошил волосы; у висков показалась проседь. — Не дешево обошлась мне эта прогулочка. В этой самой топи, где вы были, чуть не увяз.
Журналист молчал, только руки его на коленях под столом дрожали мелкой дрожью.
— Страшно? — спросил он лишь для того, чтобы не тянуть паузы. И опять лесничий не заметил ничего или сделал вид, что ничего не заметил, и усмехнулся в бороду.
— Мало сказать — страшно. Вы только подумайте: кругом темь, в небе ни звездочки — одни тучи. Под ногами топь. Шагнешь — провалишься и следов не оставишь. Как насосом втянет. Я каждый шаг, как микстуру отмеривал: по капельке. Ступишь легонько, нажмешь — хлюпнет. Нажмешь сильнее, если держит, станешь. Если еще раз чавкнет — назад! Стоишь, как цапля с поднятой ногой. И опять все сначала. Трава черная, ржавь кругом, только стволы поваленные в болотной грязи. Про них-то я знал и на них рассчитывал. Пройду, думаю, не ошибусь. А все-таки ошибся, — лесник тяжело вздохнул и отвел глаза. — Думал — конец! Сразу по пояс. И пошло. Рванешься, а трясина еще глубже с присвистом заглатывает. Хуже нет так помирать. А мне до смерти жить хотелось, — усмехнулся он своему невеселому каламбуру. — Ну и выбрался все-таки. Камешек меж стволами на глыби нащупал.
