Чёрная сова - [9]
— Это можно, — слегка вдохновился Жора и вызвал дежурного по заставе. — А что с напарником?
— Не знаю, головные боли, озноб, сухость во рту. Думает: от верховой езды. Сначала хребет заболел...
— Такая болезнь тут бывает. Похмельный синдром называется.
— Да мы на сухом законе, — возмутился Терехов. — У нас и жратва кончилась.
— Значит, наркотическая ломка, — спокойно заключил начальник заставы. — Симптомы очень знакомые.
Севу Кружилина и в самом деле трясла лихорадка, поэтому упаковали его в спальный мешок, загрузили в раздолбанный командирский УАЗ и повезли в Кош-Агач.
Догадка оказалась верной: роль зависимого просителя, которую принял на себя Терехов, Репьёва возвеличивала. Он воспрял, сам предложил несколько коробок армейских сухих пайков и два старых солдатских матраца: спать на тонкой подстилке становилось холодно. На этом великодушие однокашника начало иссякать. Он со скрипом согласился дать три охапки колотых дров и раз в три дня закорачивать к лагерю «учёных», дабы его перебазировать на новую точку, — ссылался на старую технику: мол, существование его заставы под большим вопросом, поэтому ни машин, ни нового вооружения. Командирский УАЗ и в самом деле ходил лишь до комендатуры, зато дизельные «Уралы» ползали по всему плато в любую погоду.
На территории заставы стоял армейский кунг с печкой, на колёсах и с замком на двери, но о его заимствовании Жора и слышать не захотел, обрекая однокашника на палаточное существование. Впрочем, как и отпустить хотя бы одного солдата, чтоб таскал рейку и мерную ленту: мол, строгий контроль за личным составом. Напишет матери, что продали в рабство, греха не оберёшься, до пенсии не дослужишь. А вот отловить сбежавших коней, если они не ушли за кордон, Репей вызвался сам, потому как у него конюхом служил один алтаец-контрактник, перед которым эти животные будто бы на колени становились. И сам Репьёв в училище числился лучшим наездником, его верховой портрет висел в седельном отделении конюшни.
— У нас тоже жеребец пропадал, — признался Жора. — Гнедой красавец, чистых кровей.
— И у меня гнедой, почти вороной, — загоревал Терехов. — И тоже чистокровный...
— Ничего, поймаем! Мой три года отсутствовал, уже списали. Думали — за границу подался или казахи угнали, на племя. А когда Мундусова на службу взяли — нашёл и привёл. Духи, говорит, к себе забирали и вернули. Так что ты смотри, с духами осторожнее! И не потребляй с ними лишнего. А то опять прыгать придётся или отваживать!
— Духи — это кто?
— Алтайцы!
Как позже выяснилось, относительно Севиной болезни он оказался прав: поставили острый похмельный синдром, подержали на капельнице, однако, на всякий случай, переправили в Горно-Алтайск. Оттуда пришло сообщение: у Севы сильнейшая наркотическая ломка! И тогда Сева Кружилин уже сам поехал в Новосибирск сдаваться настоящим докторам, ибо с диагнозом был решительно не согласен. И особенно с предложением подписать бумаги о добровольном лечении от наркозависимости.
В общем, отношения с заставой у Терехова худо-бедно наладились. Репей даже сам однажды приехал в гости, посмотрел на полевое житьё-бытьё однокашника, побродил по окрестностям и неожиданно пообещал в следующий раз притащить кунг — должно быть, проникся суровой судьбой топографа. «Урал» и в самом деле на точку завернул, но без кунга. Водитель перебазировал лагерь, выкинул на землю охапку дров и уехал, пообещав, что через три дня заедет снова.
А наутро Андрей обнаружил замерзающего туриста на «месте силы» и со знакомым синдромом.
3
Вид и симптомы у найденного туриста были очень схожи симптомами Севы, хотя этот не ездил верхом, сам вроде бы занимался лекарством, правил суставы, считал себя вегетарианцем, образ жизни которых исключал наркотики. Но Терехов уловил сходство в поведении и том бреде, что нёс несчастный костоправ. Когда Сева проблудил всю ночь и днём отсыпался, то начал говорить во сне, причём весьма поэтично. Андрей не услышал всей складной истории, но некоторые фразы уловил и запомнил: напарник вещал о некой чёрной сове, что живёт в каменной башне или на вершине какой-то горы. По ночам она вылетает из своего убежища и бесшумно реет над Укоком. Из-за своего цвета она почти невидима, и узреть её можно лишь на фоне неба, когда крылья закрывают луну и звёзды. А ещё у совы есть лук, она стреляет отравленными стрелами, после чего уносит добычу к себе в башню. Терехов тогда особого внимания на это не обратил, решил, что Сева услышал где-то алтайский фольклор и теперь, мод воздействием сильных переживаний и болезни, бредит во сне.
Турист тоже плёл какие-то небылицы про каменную башню, но жила там будто бы не сова — женщина по имени Ланда.
По закону подлости Терехов забрался на южную окраину плато, в верховье Ак-Алаха, где ждать оказии было бессмысленно, а ночевать в тесной палатке, да ещё без спального мешка, невозможно. Проще было совершить марш-бросок до заставы, к утру вернуться на машине и сдать туриста наряду, пока он тут не окочурился.
Вдвоём с Севой они спокойно помещались в одноместной палатке вместе с рюкзаками и инструментом, а этот объёмный гость оккупировал не только спальник и солдатские матрацы, но и развалился посередине узкой полосы незанятого скарбом пола, вертелся, елозил, опять молол какую-то чушь про «порталы», спорил с учителем Мешковым и звал теперь уже не Ланду, а некую чёрную сову по имени Алеф. Звал поэтично и с любовью, но от одной этой совы становилось жутковато. Не то что уснуть — сидеть рядом муторно, да ещё и резкий обвальный дождь застучал по крыше. Похмелье искателя чудес проявлялось всё больше, похоже, туриста мучили головные боли, отчего он скулил, сжимая виски, тыкался по углам и на зов не отвечал.
