Черная ряса - [53]

— Очень грандиозное, конечно, — заметил отец Бенвель, подслащивая свой кофе, — но не сравниться ему с благородным зрелищем в Риме, когда папа благословляет христиан с балкона собора Святого Петра.

— Это чувство присуще исключительно вашему званию! — возразил мистер Винтерфильд. — Но при этом, конечно, кое-что зависит и от того, какой человек папа. Если бы мы жили во времена Александра Шестого, разве вы назвали бы это зрелище благородным?

— Издали, конечно, — резко ответил отец Бенвель. — Ах, вы, еретики, знаете только дурную сторону этого несчастного первосвященника! Мы имеем, мистер Винтерфильд, причины предполагать, что он чувствовал втайне искренние угрызения совести.

— Меня в этом могут убедить только очень веские доказательства.

Это задело Ромейна за самую чувствительную струну.

— Может быть, вы не верите в раскаяние? — спросил он.

— Извините, — возразил мистер Винтерфильд, — я делаю различие только между ложным и истинным раскаянием. Не будем больше говорить об Александре Шестом, отец Бенвель. Если вам нужны пояснения, я представлю их, не оскорбляя никого. Истинное раскаяние зависит, по моему мнению, от того, насколько ясно человек сам сознает причины, руководившие им, а не так, как понимают его вообще. Скажем, например, что я совершил какое-нибудь очень важное преступление…

Ромейн не мог удержаться, чтоб не перебить его:

— Например, вы убили себе подобного, — подсказал он.

— Очень хорошо. Если я сознаю, что действительно имел намерения убить его по каким-нибудь гнусным личным расчетам, и если я действительно способен чувствовать, что, конечно, не всегда бывает, всю тяжесть моего преступления, это, как я думаю, и есть истинное раскаяние. Хотя я и убийца, но во мне еще осталось некоторое нравственное достоинство. Но если я не имел намерения убить человека, и если его смерть была одинаковым несчастьем как для него, так и для меня, и если, как это часто бывает, все-таки терзают угрызения совести, настоящая причина которых заключается в моей личной неспособности ясно разобрать побудившие меня причины, прежде чем рассматривать результаты, тогда я невежественная жертва ложного раскаяния, и если я только смело спрошу себя, что ослепило меня относительно истинного положения вещей в данном случае, то найду, что зло произошло от не правильной оценки моей личности, а это есть не что иное, как скрытый эгоизм.

— Я совершенно согласен с вами, — сказал отец Бенвель, — мне случалось говорить то же самое в исповедальне.

Винтерфильд взглянул на свою собаку и переменил разговор.

— Вы любите собак, мистер Ромейн? — спросил он. — Я вижу по глазам моей собаки, что вы понравились ей, и она, махая хвостом, просит, чтобы вы обратили на нее внимание.

Ромейн несколько рассеянно погладил собаку.

Его недавний друг неумышленно открыл ему новый взгляд на его мрачную жизнь. Утонченное приятное обращение Винтерфильда, его великодушная готовность отдать в распоряжение постороннего сокровища своей библиотеки произвели уже неотразимое воздействие на чувствительную натуру Ромейна. Это благоприятное впечатление значительно усилилось, когда Ромейн услышал положительное и смелое мнение о предмете, серьезно интересовавшем его.

«Мне надо чаще видеться с этим человеком», — подумал Ромейн, гладя ласковую собаку.

Отец Бенвель со своей привычной наблюдательностью следил за быстрыми переменами выражения на лице Ромейна и заметил пылкий взгляд, брошенный им на хозяина.

Патер увидел в этом для себя подходящий случай и воспользовался им.

— Вы долго останетесь в Тен-Акр-Лодже? — спросил он Ромейна.

— Право, еще не знаю, пока у нас нет никаких планов.

— Вы, кажется, получили эту виллу в наследство от вашей покойной тетушки, леди Беррик?

— Да.

Тон ответа был не особенно поощрителен. Ромейн не чувствовал охоты говорить о Тен-Акр-Лодже.

Отец Бенвель настойчиво продолжал:

— Мистрис Эйрикорт говорила мне, что у леди Беррик были прекрасные картины. Они все еще в Лодже?

— Конечно. Я не мог бы жить в доме без картин.

Отец Бенвель взглянул на Винтерфильда.

— Кроме любви к собакам, у вас есть еще общий с мистером Ромейном интерес к живописи, — сказал он.

Это замечание тотчас произвело желаемый результат. Ромейн с жаром пригласил Винтерфильда посмотреть на его картины.

— Их немного там, — сказал он, — но на них действительно стоит посмотреть. Когда вы приедете?

— Чем скорее, тем лучше, — любезно ответил Винтерфильд. — Можно завтра в полдень?

— Когда вам угодно. Я во всякое время к вашим услугам.

Кроме прочих талантов, отец Бенвель был шахматный игрок.

Если бы в эту минуту ему пришлось выразить свои мысли словами, он бы сказал: «Шах королеве».

IV КОНЕЦ МЕДОВОГО МЕСЯЦА

На следующее утро Винтерфильд один приехал к Ромейну.

Отец Бенвель, на которого, само собой разумеется, также простиралось приглашение посмотреть картины, извинился, прося позволения отложить свой визит до другого раза. С его точки зрения вторичная встреча между Ромейном и Винтерфильдом в отсутствие Стеллы не требовала его личного присутствия. Он знал от самого Ромейна, что Стелла постоянно была при матери и что муж ее был один.

Отец Бенвель рассуждал так: