Черная роза - [10]

Дом между тем продолжал с видом знатока рассматривать коня.

— Надо выяснить, кто же на нем приехал, — наконец, решил он, — спрошу у этого разряженного пугала.

И, подмигнув приятелям, он подошел к лошади, на которой сидел Жан-Жак, и обратился к пажу с весьма вежливой речью, перейдя на прекрасный французский язык:

— Приветствую вас в Руссильонском замке, добрый господин! Не будете ли вы так любезны сказать, кому принадлежит этот великолепный жеребец?

Жан-Жак с презрительным удивлением воззрился на дерзкого мальчишку-деревенщину, который умел, однако, так изысканно выражаться. У юнца было загорелое веснушчатое лицо, на котором ярко сияли большие синие глаза в обрамлении длиннющих ресниц; из-под его шапки выбивались спутанные рыжие кудри.

Нос и подбородок Дома были испачканы засохшей грязью; рукава рубашки закатаны, и на правой руке от запястья до локтя тянулся свежий, только начавший заживать порез.

Держался этот мальчишка непринужденно, а за его видимой почтительностью оруженосцу герцога почудилась скрытая насмешка.

Но восхищение жеребцом Черной Розы было, несомненно, искренним; и Жан-Жак сказал, не отвечая, впрочем, на приветствие:

— Это конь моего господина, монсеньора герцога Черная Роза. Его зовут Сарацин.

Паж никак не ожидал, что слова его вызовут такой эффект: рот юнца вдруг исказился, лицо побледнело так, что даже веснушки на нем стали серыми; он судорожно схватился рукой за длинную палку на поясе и, задыхаясь от злобы, воскликнул:

— Что?!!! Смерть Христова! Не может быть! Это ложь!

Неожиданная ярость этого деревенского простофили, видимо, насмешила Жан-Жака. Но он не привык, чтобы его слова ставили под сомнение.

— Кто посмел сказать, что я лгу? — надменно произнес он и, соскочив с коня, подошел к своем спящему в обнимку с о знаменем товарищу, выхватил последнее из его рук и, развернув, продемонстрировал Дому герб и девиз Черной Розы.

— Et post Mortem Constantia est… — прочитал мальчишка, к изумлению Жан-Жака, по-латыни и тут же перевел на французский: — И после смерти… постоянство… — Он недоверчиво поднял свои потемневшие синие глаза на все еще спокойного пажа, как бы не в силах осознать происшедшее. Но вдруг ярость Дома прорвалась с новой силой; не в силах справиться с собой, он с невнятным криком выхватил из веревочной петли на боку свою заостренную палку — и рубанул наотмашь по герцогскому знамени.

Бархатная ткань с треском порвалась, — так силен был удар, — и стяг расстелился на камнях двора; черная роза и девиз герцога оказались под ногами Дома, и он стал с ненавистью топтать эти загадочные символы своими белыми сапожками.

— Ты… что ты делаешь, гнусный мерзавец?!! — закричал ошарашенный Жан-Жак, оцепеневший в первую секунду от неожиданности и растерянности. Его товарищ Жерар, проснувшийся, но еще не совсем пришедший в себя, с выпученными глазами и открытым ртом смотрел на поругание гордого стяга Черной Розы. Пьер и Филипп тоже стояли не двигаясь, видимо, изумленные этой дикой выходкой своего друга.

— Вот, вот и вот! — крикнул Дом, топча бархат своими сапожками. — Вот так надо поступать с теми, кто грабит, насилует и убивает невинных! — Он был в полном исступлении. — И ваш подлый герцог, и вы все — грязные собаки, и вас надо повесить на первом же столбе!

— Ах… ах ты, скотина! — побагровел от бешенства Жан-Жак. — Ты слышишь, Жерар?.. Ты слышишь, что эта свинья сказала о монсеньоре?

Но взгляд тугодума Жерара был прикован к несчастному куску бархата, превратившемуся, благодаря стараниям Дома, в грязную тряпку. Ещё никогда герб Черной Розы не подвергался такому беспримерному унижению!

— О всемогущий Боже! — в ужасе пробормотал нормандец, — герцог убьет меня за знамя…

…Наконец, Жан-Жак вышел из ступора. Судорожно схватившись за рукоять меча и наполовину вытащив его из ножен, он бросился на Дома с криком:

— Сейчас я вгоню эти слова прямо в твою гнусную пасть!

…А тот и не собирался отступать. Размахивая своей деревянной палкой, он, по-видимому, пребывал все еще в состоянии слепого бешенства и не осознавал, что в руках у него не настоящее оружие, и что одного удара стальным клинком будет достаточно, чтобы разрубить напополам и палку, и его самого. Друзья Дома бросились ему на помощь, также достав свои почти игрушечные» мечи».

Но тут и Жерар все-таки опомнился. Зная ловкость и силу юного парижанина, он не сомневался, что тот легко одолеет всех троих. Он схватил друга за рукав и крикнул:

— Жан-Жак!.. Что ты делаешь! Ты же убьешь их!

Возможно, это не остановило бы оруженосца герцога; но новое соображение пришло ему в голову. Он вдруг вложил свой меч обратно в ножны и с невыразимым презрением посмотрел на довольно жалкую троицу с деревянными палками в руках.

— Ты прав, Жерар, — сказал он, — негоже благородному дворянину пачкать свой меч этой грязной кровью… Но граф де Руссильон узнает о том, что сделали его сервы[6], и их засекут до смерти!

— Это кого ты называешь сервом? — вдруг взвился Дом. — Я — Доминик де Руссильон!.. Мой отец — граф Шарль де Руссильон!

— Сын графа?… Скорее, графский ублюдок, — ухмыльнулся Жан-Жак.

— Ах ты подлец! — закричал Дом и, вырвавшись из рук друзей, которые пытались остановить его, подбежал к пажу герцога и наотмашь ударил его по лицу, — да так, что кровь хлынула из носа Жан-Жака на его бирюзовое сюрко.