Черная роза Анастасии - [8]

— Что? — раздался нежный голосок, созвучный легкому шуму льющейся воды.

— Катя, где наш хозяин? — спросил тип.

— Наш хозяин в Австралии, — нараспев ответили из ванной.

— Вот, понял, хмырь, он в Австралии, — объяснил Пирожникову незнакомец.

Услышав это, милый и добрый человек, наделенный от природы обворожительной улыбкой Чеширского кота, вдруг превратился в подобие озверевшего Кота Леопольда.

Не в пример удачливым героям Боккаччо, гости домика „мальчика-с-пальчик“ вынуждены были сниматься с насиженного места в высшей степени стремительно.

Слегка одурманенная утренним похмельным синдромом Лисицына катапультировалась, натянув на свое мокрое, голое, но прекрасное тело песцовую шубку — самое дорогое, что у нее было в жизни. А незнакомый патриот, так и не успев представиться, улетучился, навсегда утащив даже память о великолепном махровом халате и стоптанных тапках „хозяина из Австралии“. Впрочем, Пирожников не жалел о потерянных предметах гардероба, поскольку первое желание, которое у него возникло, когда он увидел свои вещи на приверженце русского порядка, было сродни тому, какое испытал нарком Берия в одном известном фильме, совершенно аналогичным образом разглядевший свой халат на девушке, доставленной для утех. Лаврентий Павлович вымолвил тогда только одно слово: „Сжечь“. И был прав.

Домик „мальчика-с-пальчик“ снова опустел. От избытка чувств хозяин выпил в гордом одиночестве половину содержимого одной из бутылок. Австралийское виски показалось ему напитком, способным удовлетворить разве что вкусы кенгуру. Плюс к тому на глаза нашему герою попалась статья о пагубных веяниях запада на российскую мораль, напечатанная в… злополучном „Русском порядке“. Автор статьи вдавался в исторический экскурс о том, что были на докапиталистическом Западе полезные изобретения в области интима: „Интересам мужей служили механические средства защиты, которые считались надежнее клятв в верности: хитроумные решетки, „запиравшие вход в сад земной любви“. Это были пояса Венеры, которые исключали возможность проведения полового акта, но не ограничивали естественных потребностей женщины. Они запирались сложным замком, ключ от которого находился у мужа“. Евгений плюнул и бросил газету в горящий камин. Скромного кавалера Де Грие из нашего героя не получилось…

Примерно в то же время, когда происходили эти печальные события, Настя в который раз изучала страницы знаменитой книги Антуана Франсуа Прево д’Экзиля, воспевшего самую бескорыстную, всепрощающую любовь бедного Де Грие к прекрасной Манон.

„Ей шел семнадцатый год; пленительность ее превосходила всякое описание: столь была она изящна, нежна, привлекательна; сама любовь! Весь обман мне показался волшебным.

При виде ее я замер в смущении и, не догадываясь о цели ее прихода, ожидал, дрожа, с опущенными глазами, что она скажет. Несколько минут она находилась в не меньшем замешательстве, нежели я, однако, видя, что я продолжаю молчать, поднесла руку к глазам, чтобы скрыть слезы. Робким голосом сказала она, что я вправе был возненавидеть ее за ее неверность, но если я питал к ней когда-то некоторую нежность, то довольно жестоко с моей стороны за два года ни разу не уведомить ее о моей участи, а тем более, встретившись с ней теперь, не сказать ей ни слова. Смятение моей души, покуда я выслушивал ее, не может быть отражено никакими словами…

…Мы сели друг подле друга. Я взял ее руки в свои. „Ах, Манон, — произнес я, печально смотря на нее, — не ожидал я той черной измены, какой отплатили вы за мою любовь. Вам легко было обмануть сердце, коего вы были полной властительницей, обмануть человека, полагавшего все свое счастье в угождении и послушании вам. Скажите же теперь, нашли ли вы другое сердце, столь же нежное и преданное? Нет-нет, природа редко создает сердца моего закала. Скажите, по крайней мере, сожалели ли вы когда-нибудь обо мне? Могу ли я довериться тому доброму чувству, которое побуждает вас сегодня утешать меня? Я слишком хорошо вижу, что вы пленительнее, чем когда-либо, но, во имя всех мук, которые я претерпел за вас, прекрасная Манон, скажите мне, останетесь ли вы верны мне теперь?“

Она наговорила мне в ответ столько трогательных слов о своем раскаянии и поручилась мне столькими клятвами в верности, что смягчила сердце мое беспредельно…“

Настасья любила эту легкомысленную книгу, несмотря на ее „историческую“ непристойность, любила, сожалея, что не может отмыть ее запятнанные страницы. „Манон Леско“ является исключительным романом, который обаятелен самой испорченностью своей, и героиню которого ни за что в жизни не хотелось бы реабилитировать. Менее виноватая или менее безнравственная, Манон уже не была бы сама собой. Пятнышко грязи идет, как мушка, ее безрассудной головке. Это знак, по которому ее узнают любовники.

Сочувствуя бедному влюбленному кавалеру, Анастасия тем не менее отложила в сторону ручку, аккуратно собрала исписанные листки в стопку, которую положила в верхний ящик своего еще не вполне освоенного, но уже любимого письменного стола. Вещи, как и люди, обладают тем свойством, что сначала их успеваешь полюбить и только потом к ним начинаешь привыкать…