Чёрная рада - [46]

 — Не даром у моего брата жинка княгиня, сказала она: у него и все не по нашему.

 — Да, сказал Шрам, казаки наши, тягаючись с ляхами лет десять, порядочно таки пропитались лядским духом; а кто еще взял за себя польку, то и совсем ополячился.

Тут услышали они звуки рогов, и сквозь другие ворота взъехал на двор сам пан Гвинтовка, в сопровождении своих казаков-охотников, которые, кроме собак, вели за собою еще несколько пар быков.

 — Охота! сказал Шрам; все это польские выдумки. Когда водились у нашего брата казака своры собак?

 — Да и этого никогда не водилось, сказала Череваниха, чтоб на полеваньи [88] ловили быков вместо дичины. — Привитай, брат, далеких и нежданных гостей! — закричала она к Гвинтовке своим звонким голосом.

 — И жданных, и давно желанных, отвечал пан Гвинтовка, подъехавши к рыдвану. — Чолом, кохана сестро! чолом, любый зятю! Чолом, ясная панна-небого [89]!.. Э! Да кто ж это с вами в поповской рясе? Неужели это пан Шрам?

 — А кому ж была б нужда, сказал Шрам, ездить сюда из Паволочи? Вот и мой сын со мною!

 — Ну, уже такой радости я совсем не ожидал! воскликнул Гвинтовка. — Княгиня! княгиня! закричал он, обращаясь к окнам своего дома, — выходи на рундук, погляди, каких Господь послал нам гостей!

Высокая, благородной наружности женщина показалась в дверях на этот зов. Она была бледна, но прекрасна, хотя первая молодость её уже прошла. Её украинский костюм как-то не согласовался ни с чертами её лица, ни с её поступью и движениями, и кто бы посмотрел на неё внимательнее, тот легко узнал бы в ней иную породу и иное племя.

 — Княгиня моя! Золото мое! Привитай же моих гостей щирым словом и ласкою. Вот моя сестра, вот зять и племянница, а вот высокоповажный пан Шрам. Его все знают на Украине и в Польше.

Голос Гвинтовки был груб, но радостен; княгиня повиновалась ему, по-видимому, охотно, однакож в её поступи и в выражении лица, улыбающегося как-то неестественно, видно было чувство худо скрытого страха и глубокой горести. Гвинтовка взял её под руку и подвел к рыдвану. Навстречу ей вышла из своей колесницы Череваниха. С любопытством озирала она с головы до ног княгиню. Но когда они сблизились, Череваниха увидела, что княгиня совсем не ею занята: она вперила глаза во что-то другое с таким видом, как будто ей представилось какое-нибудь страшилище. «Рыдван! рыдван!» закричала она вдруг, как говорится, не своим голосом; колени её подогнулись, и она упала в обмороке.

Это смутило и гостей, и хозяина. Один Черевань сохранил спокойствие и, довольный тем, что знает причину неожиданности, сказал усмехаясь:

 — Ге! Не дивуйтесь этому, бгатцы: рыдван этот взят под Зборовым, а в рыдване сидел князь с княжичем; князя погнали татаре в Крым, а княжича вражьи казаки, наскочивши, растоптали лошадьми.

Княгиню в это время подняли, и она, услышав, последние слова Череваня, протяжно и глубоко застонала.

 — Вишь лядское отродье! сказал нежный её супруг. — Я думал, она совсем уже забыла прежнее, но, видно, волка сколько хочешь корми, он всё-таки в лес смотрит.

Га-га-га! — засмеялся на это Черевань. А я ж тебе говорил, бгате: «Эй не бери, бгат Матвей, нечестивой ляшк! Не будет тебе с нею добра!» Так что ж, коли тебе белое лицо да черные брови дороже щирой души украинской?

 — Нехай ему цур, свате! сказал Гвинтовка, оставим это! Просим до господы [90], дорогие гости. Дайте я всех вас перецелую. — Вы, черти! Хамы негодные! обратился он к толпе своих охотников. Чего стоите оторопевши? Возьмите пани, да отнесите в будинок.

Потом он очень приветливо перецеловался с своими гостьми и повел их в светлицу.

 — Скажи, Бога ради, спросил у него тогда Шрам, что это за дикие звери с рогами появились в нежинских лесах? Гонялись наши деды по низовым степям за белорогими сугаками, гонялись, если верить песням, и за золоторогими турами по днепровским дебрям, но таких тяжконогих оленей никогда еще не ловили.

 — Не дивись этому, батько, отвечал Гвинтовка, иные теперь времена, иные обычаи. Сугаки да туры питались одною травою, а эти тяжконогие олени съедают сосны и дубы до самого корня.

 — Га-га-га! засмеялся веселый Черевань. Это уже, бгатику, настоящая загадка!

 — Глядите, сказал Гвинтовка, вон толпятся в воротах, поснимавши шапки, нежинские кожемяки, ткачи и дегтяри. Солнце как будто для того и спустилось к самому лесу, чтоб еще больше накрасить их толстые морды. Как они теперь смирны и покорны, когда у меня волы в дворе! А пойди, поговори с ними в магистрате, не задобривши сперва полковника! Там сейчас покажут они тебе какой-нибудь ветхий пергамин с висящею печатью.

 — Да что ж тебе эти добрые люди сделали? спросил Шрам.

 — Добрые! Нашел ты добрых! Скорей я назову добрым лысого дидька, нежели этих проклятых салогубов [91]. Ты, видно, еще не знаешь, что эти добрые затевают с запорожскими гайдамаками на нас городовых казаков! Запорожцы теперь с нежинскими мещанами, как родные братья. Вражьи салогубы ни напитков, ни наедков, ничего для камышников не жалеют. Только и дела, что с ними бражничают. И такая завелась дерзость у вражьих мугирей, что едет знатный казак по улице, никто перед ним и шапки не снимает. А покажись в магистрат, так зараз достанут из-под кади заплесневелый шпаргал