Чёрная рада - [33]

 — Ой, сынку! сказал Шрам, — разнюхали мы теперь добре бояр да воевод московских!

 — Се, батьку, як до чоловіка, отвечал гетман, — а москаль нам ближе ляха, и не следует нам от него отрываться.

 — Бог его знает! говорил в раздумии Шрам, может, оно так и лучше будет.

 — Да уж не хуже, батько. Тут все слушают одного, а там, что ни пан, то и король; и всякая дрянь норовит, как бы казака в грязь втоптать.

 — Не удается им это, неверным душам! сказал Шрам, схватясь за ус.

 — Ну, вот для того-то и надобно нам держаться за руки с москалем. Ведь это все одна Русь, Боже мой праведный! Коли у нас заведется добро, то и москалю будет лучше. Погоди-ка, пускай Господь поможет нам соединить оба берега Днепра под одну булаву; тогда заведем везде правные суды, академии, типографии, поднимем Украину, и возвеселим души великих киевских Ярославов и Мономахов!

Так рассуждая, гетман с несколькими приближенными отправился к Печерскому архимандриту. Черевань лег отдохнуть после обеда, а прочие разбрелись по монастырю.

Что же происходило с Лесею? Леся действительно «разнемоглась» после приключения за столом. Каждое слово проказника запорожца она принимала за серьёзный против неё замысел, и просила мать запереть кругом двери и окна, чтоб он не ворвался и не схватил ее, как коршун голубку. Напрасно мать употребляла все могущество своего языка, чтоб рассеять её страх; бедной девушке мерещилось одно, и она чувствовала живейшее беспокойство, какое бывает при ожидании угрожающего бедствия.

Черевань, ввалившись в комнату, где она лежала полубольная, и узнавши, в чем дело, присовокупил от себя несколько увещаний с таким усердием, что сказал даже раза два бгат, забывши, что говорит не с мужчиною, но и это не помогло. Впрочем заботливый отец заснул от того ничуть не хуже, и проснулся, когда начали уже звонить к вечерне.

Сомко и его спутники воротились в гостинницу в самом радостном расположении духа; пили за здоровье единодушной, великой Украины, пили за здоровье царя православного и «праведного», который — говорили они — ни для кого на свете не покривит душою; не так как король, который отдал казаков на поругание магнатам. Ликовали от всего сердца, предвидя впереди много хорошего для всего православного мира. Шрам обнимал гетмана, и едва не плакал от восторга; а Черевань, осушая кубок за кубком, беспрестанно восклицал: Щоб нашим ворогам було тяжко!

Все это происходило в светлице, соседней с комнатою, в которой лежала расстроенная гетманская невеста. Никто о ней не заботился: казаки увлеклись войсковыми делами, заговорились под стук ковшей и кубков, и позабыли о своих женах и невестах. Это было в порядке вещей, к этому все привыкли: но обычай покоряет ум, и не властен над сердцем. Леся сильно почувствовала свое отчуждение. Не жаловалась однакож она в душе своей ни на старого Шрама, ни на его сына, — их она оттолкнула от себя добровольно; не жаловалась и на своего отца, — тому все было ни по чем, когда завязывалась приятельская пирушка; но её сердце сильно обвиняло жениха, который как будто позабыл, что у него есть невеста. У него в голове только и мыслей, что про походы; сердце его только и бьется для военной славы. А девичьему сердцу тогда только дорога рыцарская слава, когда казак вменит ее в ничто перед любовью. Женщине нужно хоть на один миг, но полное торжество над сильным, гордым мужчиною. Леся не имела и не могла иметь над Сомком такого торжества. Он удостоивал ее любви, и не сомневался ни одной минуты в её привязанности.

Действительно, она полюбила его еще в детском возрасте, когда он, бывало, носил ее на руках и дарил ей то золотые серьги, то ожерелья, добытые в Польше. Еще тогда он называл ее своею суженою, и сложил руки с её матерью. Череваню казалось шуткою такое сватовство, потому что Сомко только изредка навещал его хутор, да и то как будто мимоездом; но Череваниха не шутила с ним словами: от всей души называл ее Сомко матерью, от всего сердца называла она его зятем. Только Сомко спокойно ждал, пока исполнятся Лесе девичьи лета, — его увлекали более строгие заботы; а у дочери с матерью только было и беседы, что про жениха. И выросла Леся, любя его, как умеют любить только казачки, и готова была доказать жизнью и смертью любовь свою. Но от неё не требуют никаких доказательств. Она, с её преданным сердцем, была оставлена как бы в стороне: другие предметы, другие чувства занимают весь ум и душу блистательного жениха её. Заболело у неё сердце; но молчала бедняжка, не жаловалась и матери.

Что же Петро? Он тотчас после обеда, взявши ружье, отправился в окрестный лес под видом охоты, а в самом деле для того, чтоб быть подальше от своей чаровницы. Его душа разрывалась надвое: одна сила тянула его к гордой красавице, а другая заставляла бежать от неё, как от чего-то пагубного. Он воротился на подворье только вечером, и никто не знал, как много перечувствовал он в короткое отсутствие. В светлице шел пир горой, и далеко были слышны шумные речи гостей. Некоторые радушно предлагали ему круговую. Петро сперва отказывался, но потом с горя взял огромную коновку, наполненную наливкою, и выпил ее до дна, думая заглушить этим свою горесть. Но хмель не имел на его голову никакого действия.