Чёрная пантера с бирюзовыми глазами - [62]

– Я ничем не болела, но осознала это только недавно. Значит, всё же отличалась. Но в остальном... Исследуйте, доктор, мне и самой всё это безумно интересно.

Джеффри продезинфицировал мою руку на сгибе локтя, что мне показалось бессмысленным, и попросил меня сжать кулак и напрячь руку.

– Так вены хоть немного проявятся. Жгут в данном случае бесполезен.

Я сделала, как он велел, и, аккуратно вскрыв мне вену каким-то острым инструментом, доктор быстро ввёл иглу шприца в отверстие, пока оно не затянулось. Набрав полный шприц крови, он извлёк иглу и прижал к ранке кусочек ватки, смоченной спиртом. Я захихикала.

– Да, понимаю, – улыбнулся Джеффри. – Но обычно я лечу людей или наш молодняк, а с ними это совсем не лишнее. Так что некоторые мои действия отработаны до автоматизма.

– Так что насчёт изменения резус-фактора? – решив вернуться к интересующей меня теме, спросила я. – Неужели это и правда возможно?

– Возможно, – кивнул доктор. – В момент перерождения в наших организмах меняется слишком многое. А группа крови и резус-фактор – лишь одно из самых незначительных изменений.

– Но почему кровь меняется? Какой в этом смысл?

– Рэнди, а что ты вообще знаешь о группах крови?

– Не много, вообще-то. В пределах школьной программы. Никогда этой темой особо не интересовалась.

– Ну, тогда тебе, возможно, известно, что группа крови у человека обусловлена наличием или отсутствием в его крови неких агглютиногенов, а резус-фактор – антигенов?

Я недоумённо захлопала глазами, но промолчала, решив потом погуглить эту тему. А сейчас – принять к сведению, что в крови присутствуют некие добавки, влияя на неё. Поэтому я с умным видом кивнула в ответ на вопрос доктора.

– Так вот, – продолжил Джеффри, – в момент перерождения из нашей крови исчезают и те, и другие, если они там были раньше. А если в крови нет никаких «примесей», то это как раз первая группа, она же «нулевая», и отрицательный резус. Вот почему наша кровь всегда подходит для переливания любому человеку. Даже несмотря на двадцать пять пар хромосом вместо положенных двадцати трёх.

– Да, кстати, о хромосомах! Мне такой момент непонятен. У вас ведь двадцать пять пар, да? Мне Гейб говорил.

– Всё верно.

– И у меня тоже двадцать пять. Я раньше этого не знала, но тот доктор в «тюрьме» упомянул об этом. Ему попала в руки моя ДНК, и он просто в экстазе рассказывал о ней. Хотя прошло уже десять лет.

– А что здесь странного? Для учёного подобный генотип – это нечто невероятное и запредельное. Конечно, он запомнил.

– Но ведь Вэнди была у него в руках несколько недель. Он же точно изучал её кровь. А вспоминает мою, как нечто уникальное.

– Вэнди?

– Ну, Гвенни. Просто она предпочитает Вэнди, и мне так представилась.

– Ах, Гвенни! Ну, здесь нет ничего странного. У неё-то как раз двадцать три пары, как и у людей.

– Но она же не человек!

– Да, верно. И она отличается от людей. Но не количеством хромосом. Пока. Если бы тот доктор присмотрелся внимательнее, он нашёл бы различия. Но современная наука пока ещё не позволяет легко обнаружить в хромосомах наших неперерождённых детей отличия от человека. Они слишком хорошо зашифрованы. А вот у взрослых всё иначе. Две лишние пары не увидит разве что слепой. И именно в них сосредоточены все наши особенности и странности, которые мы получаем после перерождения.

На протяжении разговора, доктор проводил какие-то манипуляции, что-то капал на небольшую белую пластинку, потом что-то ещё, потом добавлял туда мою кровь, размешивал, покачивал. И теперь, наконец, удовлетворённо кивнул.

– Как я и предполагал – первая отрицательная. Ты универсальный донор, Рэнди. А вот другие исследования займут гораздо больше времени.

– Я никуда не тороплюсь, – пожала я плечом. – Спасибо за рассказ. У меня появилось ещё много тем для обдумывания. Пойду, а то Томас, наверное, уже заждался меня.

Джеффри вышел вместе со мной на крыльцо. Томас совершенно меня не заждался, он играл с Лаки, кидая палку, которую тот приносил обратно. Оба были жутко довольны игрой. Но, увидев меня, Лаки тут же выронил палку, которую как раз нёс, резко сменил траекторию, и кинулся мне на грудь, привычно пытаясь облизать моё лицо. Но теперь я уже прекрасно знала, каким именно словом можно его остановить.

Доктор потрепал Лаки по макушке, почесал за ушами, и тут же стал его лучшим другом навеки. Я вообще заметила, что Лаки удивительно дружелюбный. И кому только в голову пришло делать из него служебную собаку-охранника?

– Так вот ты какой, Лаки! – ворковал над ним Джеффри. – Красавец!

– Ага! – поддакнул Томас. – Я так рад, что теперь он будет жить у нас. Всегда мечтал о собаке.

Доктор попрощался с нами и вернулся в свою клинику, наверное, ему не терпелось начать изучать мою кровь и искать различия с остальными оборотнями. А мы пошли по пустынной улице просто так, без цели. Томас снова стал кидать палку Лаки, а тот с неизбывным энтузиазмом приносить её обратно.

– А почему никого не видно? – поинтересовалась я.

– Так кто где, – пожал Томас плечами. – Работают.

Я огляделась по сторонам.

– Да где же тут работать-то можно?

– Можно на полях, можно со скотом, можно в цеху. Мы тут имитируем сельское хозяйство. Мы что-то типа секты-общины, поэтому чужаков не пускаем. Ну, про амишей, например, слыхала? Вот и мы притворяемся чем-то подобным. Конечно, то, что мы всё же используем машины, скрыть сложно, да мы и не скрываем. Просто местные знают, что к нам лучше не соваться.