Черная молния - [127]

– Вокруг творится самое настоящее сумасшествие, – заявила она детективу неожиданно задрожавшим голосом. – Подвал вычищен так, что скорее напоминает лабораторию, а Кевин и Гленн сегодня в горах играли в какую-то смешную игру.

– В какую же? – спросил Марк.

Энн пожала плечами.

– Кевин все время твердит, что Гленн смотрел на него чрезвычайно странно и тем весьма его нервировал. Потом Гленн отослал Кевина рыбачить вниз по течению в полном одиночестве. Но Кевин говорит, что отлично помнит, где они рыбачили. Он также запомнил место, где Гленн нашел нож. А когда я вернулась домой после обеда... – Энн замолчала, поскольку в этот момент в комнату вошел Кевин с целой стопкой пакетов в руках.

Мальчик с любопытством наблюдал за тем, как Марк Блэйкмур осторожно расправил письмо и, прежде чем прочитать, положил его в один из пакетов. Затем, прочитав письмо, он протянул его Энн. Взяв упакованный в пластик листок дрожащей рукой, она попыталась сосредоточиться на смысле написанного:

Дражайшая Энн!

Вы уже готовы принять истину? (Только часть ее скрывается в компьютере, Энн. Остальное хранится в вашей голове.) На самом деле вы знали правду с того момента, как меня выпустили из госпиталя. Вы помните тот день, Энн? Тогда вы почувствовали возбуждение, которого никогда не знали раньше, верно? Все дело в электричестве, Энн. Подобное электричество наполняло театр, когда Нижинский совершал свой прыжок.

Это единственная печаль всей моей жизни, знаете ли. Я никогда не сидел в зале, когда танцевал Нижинский. Но я, по крайней мере, знаю, что он не сходил с ума.

В любом случае мне было хорошо с вами. Но сейчас настало время для последнего танца. И я уже выбрал для себя партнера.

Энн прочитала послание, потом перечитала, изо всех сил пытаясь вникнуть в смысл слов, начертанных на бумаге.

Нижинский? Что общего может иметь танцор, скончавшийся около пятидесяти лет назад, со всем этим ужасом?

– Ты имеешь хотя бы малейшее представление о том, куда мог направиться Гленн? – донесся до Энн голос Марка Блэйкмура. Голос звучал мягко, даже нежно. Сумев наконец отвести взгляд от письма и посмотреть на детектива, Энн не обнаружила в его глазах ни малейшего следа того торжества, которое обыкновенно сопутствует чувству удовлетворенного самолюбия. В его глазах она видела одно лишь сочувствие.

– Нет, – выдохнула она. – Его машина стоит перед домом, так что... – слова замерли у нее на губах. Она хотела было сказать, что Гленн отправился на прогулку, но на улице лило как из ведра. Даже если он вышел из дому до того, как начался дождь, то теперь ему было самое время вернуться.

Неожиданно она вспомнила фразу из злополучной записки:

"...настало время для последнего танца. И я уже выбрал для себя партнера".

Потом ей вспомнилась строчка из предыдущего послания:

"Я, знаете ли, могу входить в ваш дом в любое удобное для меня время. Заметьте – в любое".

Перед ее мысленным взором одна за другой замелькали картины: подвал, убранный на диво впервые за двадцать лет; громоздкий фургон, самым загадочным образом появившийся на улице и остававшийся там до последнего времени на расстоянии каких-нибудь двух кварталов от дома...

Тот самый фургон, который сейчас отсутствовал!

Наконец-то разрозненные элементы шарады стали занимать еще пустовавшие клеточки. Тот, кто написал эти послания, постоянно находился поблизости и наблюдал за ней!

– Я знаю, где он сидел, – прошептала Энн, отвернувшись от окна. Краска сбежала с ее щек. – Послушай, Марк! Он в течение многих дней следил за нами. Там, на улице стоял фургон...

Она рассказала Блэйкмуру, насколько была раздражена, когда фургон появился рядом с ее домом. Достав кожаное портмоне, Энн стала рыться в его содержимом в поисках записной книжки.

Нащупав наконец книжку, Энн извлекла ее на свет, раскрыла на странице, где она записала номер фургона, и протянула ее Марку.

– Он был здесь, Марк! – вскричала она. – Господи, он был здесь и увез с собой Гленна!

Энн снова схватилась за письмо, упакованное в полиэтилен.

– Я знаю, Марк, мои слова звучат смешно, и знаю, что ты по поводу всего этого думаешь, но хочу тебя уверить – не Гленн это писал, а какой-то другой человек. И вот теперь он схватил Гленна!

Марк Блэйкмур, признаться, не слишком внимательно слушал ее излияния. Он давал указания по рации установить, кому мог принадлежать фургон, номер которого Энн переписала себе в книжку. Пока он говорил, Энн в очередной раз перечитала письмо, и постепенно ее усталый и запутавшийся в загадках и разгадках мозг заработал снова.

Было яснее ясного, что записку писал не Гленн. Одно-единственное слово не давало ей покоя – оно, словно в насмешку, всякий раз задерживало на себе внимание Энн, когда она перечитывала послание. Наконец она направилась к компьютеру и, включив режим поиска, напечатала заветное слово: НИЖИНСКИЙ.

Потом она нажала на операционную клавишу и подождала. Через несколько секунд на мониторе появился список файлов с кратким изложением содержавшихся в них интервью, которые она собирала в течение многих лет и в которых речь шла об одном-единственном человеке.

О Ричарде Крэйвене.