Черная молния - [124]

– Вот, – сказала Шейла, ткнув пальцем в лезвие. – Тут его инициалы, видите?

Энн нагнулась вперед, во все глаза рассматривая лезвие. Сначала она ничего не могла разобрать, но потом и в самом деле увидела на поверхности металла две полустертые буквы: Д. X.

– Ну что я говорила! – воскликнула Шейла. – Это его нож!

Теперь она снова смотрела на Энн, но на этот раз ее взгляд умолял, а не требовал.

– Пожалуйста, скажите, где вы его нашли? Где?

– Это не я, – сказала Энн. – Его нашел мой муж. Он поехал на рыбалку на Сноквалми и нашел его там в какой-то куче камней – так, по крайней мере, утверждает Кевин. Гленн разобрал кучу камней на берегу реки. Честно говоря, я не могу сказать точно где, – заметила она после минутного размышления.

Тогда заговорил Кевин.

– Я могу сказать, – заявил он. – Я совершенно точно знаю, где это было.

Глава 63

Впервые за почти два десятилетия верстак в подвале был до блеска вычищен. Когда Гленн и Энн купили дом, верстак и полки над ним, вмонтированные в стену, уже являлись частью интерьера подвального помещения. Предыдущий владелец, который переехал в дом для престарелых, не тронул ни единой вещи, поэтому с воцарением Энн и Гленна в подвале все осталось как было. Даже когда новые владельцы стали проводить полную перепланировку и перестройку дома, подвала это не коснулось. Время от времени там находили кое-какие полезные инструменты и использовали их, иногда проводили поверхностную уборку. Однако в подвале по-прежнему царил беспорядок.

До сегодняшнего дня, когда Гленн, закончив мытье верстака, на котором он недавно потрошил форель, сам не зная почему не остановился на этом, а продолжал работать, методично перебирая коробки, пакеты и пакетики с находившимися в них самыми разнообразными винтиками, винтами, гайками, шайбами, гвоздями, смесителями для ванн и прочими, так сказать, скобяными изделиями. Прежде всего ом сделал наклейки на каждый пакет и коробку, а потом рассортировал их содержимое по функциям и размерам.

Когда Гленн окончил работу, порядок, воцарившийся на верстаке и полках, поражал своей завершенностью, которая была сродни искусству. Убравшись на полках и на верстаке, Гленн начал подметать пол, выметая из подвала весь накопившийся мусор. Затем он прошелся повсюду пылесосом, так что не оставил пыли ни малейшего шанса на существование. Покончив с пылью, Гленн принялся раскладывать по порядку инструменты, которые обычно валялись где попало. В результате подвал преобразился – теперь это было идеально чистое и аккуратное помещение, где в свете ярких флюоресцентных ламп все блестело и сверкало и все вещи лежали на своих местах.

"Не подвал, а лаборатория", – думал Гленн, созерцая дело рук своих. Он давно уже не испытывал подобного удовольствия от простой незатейливой работы. Затем он подошел к лестнице и стал подниматься наверх. Как раз в этот момент его поразил приступ головной боли.

Боль пронзила его мозг. Приступ был настолько сильным, что Гленн оперся о стену, а затем, сам не зная как, оказался на коленях. Одновременно с болью в его голове вспыхнул удивительно яркий свет, мгновенно его ослепивший.

Инсульт! У него начинается инсульт! Неожиданно ему на ум пришли последние слова Франклина Рузвельта: "У меня ужасно болит затылок". Почти сразу вслед за этим президент впал в беспамятство и умер.

И вот теперь то же самое происходило с ним. Казалось, он проваливается в нечто темное и бесконечное, в черную бездонную пропасть.

Гленн попытался было закричать, но из его горла не вырвалось ни единого звука. Лишь где-то на самой границе его сознания в его голове возник смех.

Неприятный презрительный смех.

Смех маньяка.

По мере того, как Гленн проваливался в окружавшую его темноту, смех становился все громче, и наконец он его узнал.

Это был тот самый голос, который и раньше звучал у него в голове и который всегда подбивал его на дурное.

Тот самый голос, который не далее как сегодня утром настоятельно требовал, чтобы Гленн взрезал Кевину грудь и взял его сердце в руку.

Нет!

Он не поддался на уговоры этого голоса и никогда не поддастся! Гленн попытался было бороться с подступившей к нему темнотой, постепенно затягивавшей его в черный омут. Затем он услышал еще кое-что: чрезвычайно низкого тона рокот, постепенно набиравший силу и заглушавший глумливый смех. Он сконцентрировался на этом рокочущем звуке и заметил, что чернота в глазах стала рассеиваться. Постепенно она окончательно растаяла, и почти одновременно с ней пропала и боль.

Не просто уменьшилась, а исчезла, словно ее и не было.

Гленн чувствовал такое утомление, будто он по меньшей мере пробежал марафонскую дистанцию. Ноги его подгибались, но по мере того, как он медленно пытался вновь занять вертикальное положение, ухватившись одной рукой за перила лестницы, а другой упираясь в стену, силы стали постепенно к нему возвращаться. В конце концов он даже ухитрился подняться наверх и оказался на кухне. Там он сразу же увидел потоки дождевой воды, струящейся по оконному стеклу. Потом ослепительно полыхнула молния.

И снова боль, словно копье, пронзила мозг Гленна, и снова он был повержен на колени ее ослепляющей вспышкой. Когда освещение на кухне потускнело, потому что молния, полыхнув, пропала, Гленн не заметил разницы, потому что внутренняя темнота снова затопила его. Удар грома, прогремевший над домом с силой, заставившей стекла жалобно зазвенеть, швырнул Гленна на пол, и он распластался там, содрогаясь от рыданий. И вновь в глубине его существа возник зловещий, дьявольский хохот.