Черная моль - [13]

Всех невольно покоробили его последние слова.

— Все-таки руку он сломал, а не голову, — сердито бросил Женя Осокин. — Еще поработает.

Но больше никто ничего не сказал: Горюнов был здесь для всех, по существу, чужим человеком.

— А нам его голова и не требовалась, — проворчал в ответ Свекловишников и повернулся к Огаркову. — Ну, так чего же вы теперь хотите от дирекции? Только быстрее выкладывай.

— Освобождения, Тихон Семенович, — мягко сказал Огарков. — Ну, часика на два-три в день, для усиленной тренировки.

— Чтобы побольше рук и ног переломали? Подумаем еще.

— Вот! — воскликнул Огарков. — Ясно дело, уже начинается паника. Товарищи комсомольцы! Мы специально прибыли к вам, я и вот он. — Огарков показал рукой на невозмутимо курившего Платова. — Надо провести работу среди молодежи, среди способных, перспективных, хотя еще и не очень результативных борцов вашей фабрики…

Свекловишников тяжело поднялся со своего места и направился к двери. Проходя мимо Перепелкина, он, не останавливаясь, сухо буркнул:

— После зайдете ко мне.

Перепелкин только оторопело посмотрел ему вслед: от неожиданности он даже не успел ответить.

Заседание комитета кончилось поздно, и Перепелкин досадливо подумал, что разговор со Свекловишниковым теперь отложится, конечно, до завтра. А его разбирало нестерпимое любопытство, смешанное с какой-то непонятной тревогой: зачем он понадобился — выдвижение, разнос за что-нибудь, личная услуга или…

На всякий случай Перепелкин заглянул в приемную дирекции. Секретарши Зои Ивановны уже давно не было. На ее месте сидел ночной дежурный, с увлечением читавший какой-то пухлый роман.

— Сам-то здесь? — спросил Перепелкин, кивнув на дверь кабинета.

— Ага.

Перепелкин нерешительно приоткрыл дверь.

— К вам можно, Тихон Семенович?

— Прошу.

Свекловишников просматривал какие-то бумаги, машинально помешивая ложечкой в стакане с чаем, рядом на тарелке лежали две витые сдобные булочки.

В большом, просторном кабинете царил полумрак, горела только настольная лампа, бросая яркий пучок света на разложенные по столу бумаги.

— Присаживайтесь, Перепелкин, — добавил Свекловишников, снимая очки и устало откидываясь на спинку кресла. — Побеседуем.

По его тону Перепелкин догадался, что разговор будет мирным, а обстановка придавала ему даже некоторую интимность. Вслед за тем последовало милостивое разрешение курить, и Перепелкин окончательно успокоился.

— Ну-с, так как вам работается на нашей фабрике, Перепелкин? — отеческим тоном спросил Свекловишников. — Довольны?

— Еще бы, Тихон Семенович. Под вашим руководством…

— Ну, ну, — поморщившись, перебил его Свекловишников. — Давайте без этого. Не приучайтесь. Окладом, конечно, не очень довольны?

— Как вам сказать, Тихон Семенович… — насторожился Перепелкин.

— Так и сказать. Сам был молод, знаю, как кровь-то в ваши годы играет. И того хочется и сего…

— Конечно, Тихон Семенович, культурные запросы у меня есть, — скромно подтвердил Перепелкин, внимательно рассматривая свои ногти.

— Однако жуликов ловите усердно, — усмехнулся Свекловишников.

— Приходится, — извиняющимся тоном ответил Перепелкин.

— Так, так. Работой вашей я в общем и целом доволен. Вы, кажется, на своем месте.

— Стараюсь, Тихон Семенович.

«Куда он клонит?» — лихорадочно соображал Перепелкин, но ответа не находил.

— Вот, вот. А потому имею намерение вас поощрить. Есть у меня для такой цели фонд, — доверительно продолжал Свекловишников и с ударением добавил: — Личный фонд. Во избежание кривотолков и прочих лишних разговоров распределяю его сам.

Свекловишников выдвинул ящик стола и достал оттуда тетрадь. Когда он ее раскрыл, Перепелкин увидел вложенные между листами сторублевки. Чистый лист под ними оказался разграфленным, вверху были вписаны названия граф: «Ф. и. о… Должность… Сумма… Подпись». Под ними была заполнена только одна строчка.

— Вот. Извольте здесь расписаться, — придвинул Свекловишников тетрадь к Перепелкину.

«Началось, — с неожиданным страхом подумал Перепелкин, и руки его стали влажными от пота. — Пошли пиастры. Но за что, за что?» Он облизнул сразу вдруг пересохшие губы и не очень твердо расписался. Свекловишников веером выложил перед ним пять сотенных бумажек.

— Прошу.

Перепелкин суетливо подобрал их и, скомкав, неловко сунул в карман.

— Теперь вот что, — наставительно произнес Свекловишников, отхлебнув чай и не спеша, со вкусом разжевывая сдобную булочку. — Первое, об этих премиальных не принято судачить со всяким встречным-поперечным. Ясно? Второе. Будете стараться — через месяц подкину еще. И третье. По судам можете шляться сколько заблагорассудится, по ресторанам да кафе веселиться, танцевать тоже не грех, для того живем. Но с одним надо, Перепелкин, покончить: болтливы и хвастливы не в меру. Да-с! Солидней держитесь. Деньги, они сами за себя что надо вашим девушкам скажут.

«Все, старый черт, знает, — со смешанным чувством восхищения и тревоги подумал Перепелкин, — никуда от него не денешься».

— И последнее, — закончил Свекловишников, жирной рукой стряхивая с пиджака крошки, — положением своим на фабрике, общественным доверием дорожите. Очень дорожите. Бдительность свою удвойте. Понятно?