Черная луна Мессалины - [64]

– Феди нет дома, он уехал по работе. – Брюнетка бесцеремонно ухватилась за край книжки. – Я его жена Светлана. Давайте мне, я передам.

– Я хотел лично, – затянул экстрасенс.

– Если лично, приезжайте после выходных. – Светлана сердито глянула на Цацкеля: – Я в аэропорт опаздываю, а вы мне голову морочите!

Вероятно, это были ключевые слова, которых так ждал Николай Аронович. Он проворно обернулся в мою сторону и с воодушевлением крикнул:

– Елена, нужно отвезти в аэропорт эту милую женщину!

– Ой, было бы отлично! – обрадовалась жена любвеобильного блондина, по глупости вручившего мне визитку. – С такси что-то случилось, я очень боюсь опоздать на самолет.

– Никуда не поеду, – сообщила я, поудобнее устраиваясь на водительском сиденье.

Николай Аронович подбежал, склонился к открытому окну «Жигулей» и, сделав страшные глаза, зашептал:

– Елена, что вы ломаетесь? Зря я, что ли, выводил из строя мотор такси? Вы хотите вернуть гребень в музей или нет?

– А вы как думаете?

– Тогда прекратите саботаж! Как еще мы выйдем на Громова?

– Как я от вас устала! Делайте что хотите.

Я обессиленно откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. Безумие набирало обороты, увлекая меня в пучину кошмаров все глубже и глубже. Под извиняющееся бормотание таксиста они перенесли чемодан и сумку в мой багажник и, сдвинув книги Цацкеля в угол, устроились на заднем сиденье. Я тронулась с места, проклиная себя за то, что пошла на поводу у сумасшедшего. Ругая себя на чем свет стоит, я мчалась в Шереметьево. Вела машину я молча, предоставив общение с супругой помощника Громова экстрасенсу.

– Как хорошо, Светлана, что мы вас встретили! Я книгу Громову должен завезти, – бросил пробный камень Николай Аронович, как только мы выехали за пределы Москвы. – А адрес где-то потерял.

– Эдик живет на Москворецкой набережной, – услужливо откликнулась наша пассажирка. – Записывайте адрес.

– Надо же, на набережной! – восхитился экстрасенс, выводя в блокноте под диктовку название улицы и номер дома.

– Да, дом хороший, ничего не скажешь. Квартира деда, – авторитетно пояснила женщина. – Мой Федор с Эдиком со школы дружит. У Эдика был дед, профессор медицины, преподавал в академии. Суровый такой старик. Умер пару лет назад. Как-то давно мы были у Громова в гостях, так профессор нам целую лекцию прочел. Что нынешняя молодежь ни на что не годна, вот он начинал с самых низов и всего добился сам. В начале пятидесятых санитаром на «Скорой помощи» работал, мог бы спиться, как большинство его приятелей. Но он пошел учиться в институт, закончил ординатуру, оперировал и параллельно начал преподавать. Защитился, стал профессором, и все сам, сам, без посторонней помощи. А мы сейчас сидим и ждем, когда за нас кто-то что-то сделает. Эдик и в самом деле был разгильдяй, каких поискать. Из института его выгнали, шатался по кабакам на деньги, вырученные от продажи книг, украденных в библиотеке деда.

– Никогда бы не подумал, что вы говорите про господина Громова, – подыграл Цацкель, не сомневавшийся, что залог удачливости предпринимателя заключается в золотой химере. – Эдуард Максимович выглядит таким успешным…

– Это смерть деда на него так повлияла. Как похоронили старика, Эдик взялся за ум, восстановился в институте, открыл свое дело. И Федора моего к себе в фирму помощником устроил.

За разговорами дорога до аэропорта пролетела незаметно. Или почти незаметно. Высадив у терминалов разговорчивую пассажирку, я развернулась и тронулась в Москву.

– Ну что, теперь поехали к Громову? – оптимистично сказал Цацкель.

– Вы можете ехать куда хотите. Лично я заправлюсь и поеду домой.

– Ну что же, к Громову можно заехать и завтра, – не стал настаивать неугомонный толстяк. – Хотя я стараюсь не откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Это мое жизненное кредо. Вот и к защите диссертации я подготовился за один год, когда у других на это уходит как минимум года два. А чего рассиживаться? Интереснейшие факты так и манят к себе, не давая заниматься ничем другим. Знаете ли вы, уважаемая Елена, как умерла мать Мессалины? Это забавно…

Опасаясь проскочить заправку, я сосредоточилась на дороге и отключила слух, воспринимая речь Николая Ароновича, как урчание мотора.

Когда я открыла дверь квартиры, домашние встретили меня с трагическими лицами. Громким шепотом мама сообщила:

– Лена, где ты ходишь? Элька отбилась от рук. Твоя дочь вернулась лишь час назад. Ее всю ночь не было дома! И это в восемнадцать лет! Что будет дальше?

И тут мама увидела, как я снимаю открытые туфли и в поисках тапок усталым взором осматриваю коридор.

– Да ты и сама хороша, – поджала губы мать. – Чего же ждать от дочери, если мамаша так себя ведет!

– Ма, прекрати, – отмахнулась я, умоляюще глядя на бабушку, опиравшуюся на палочку в дверях кухни. – Новый год же!

– Катерина, не приставай к Елене, – низким голосом проговорила бабушка, увлекая мать на кухню и захлопывая за собою кухонную дверь. – И не кричи, – приглушенно донеслось из-за двери. – Рома спит.

Я двинулась по коридору, ощущая, как оттаивает душа. Только здесь, в этой самой квартире, я бываю по-настоящему счастлива. Здесь стены дышат историей. Историей моей семьи. Именно сюда мама привела моего будущего отца, тогда еще не зная, сколько мук и горя принесет ей этот застенчивый юноша с университетским значком на лацкане вельветового пиджака. Это уже потом, когда мой спивающийся папа все чаще и чаще под утро возвращался с работы, рассказывая небылицы про эксперименты в лаборатории своего НИИ, на которых он непременно должен присутствовать, мама поняла, что жить надо не ради любимого мужа, а ради семьи. И потому не сильно убивалась, когда он окончательно сгинул в гостеприимных клоповниках многочисленных друзей и подруг.