Черная легенда - [4]
Для объяснения живучести "черной легенды" методов традиционной историографии оказалось недостаточно. И все же справедливости ради стоит сказать и о другом. Вне рамок официальной советской исторической науки существенные предпосылки для понимания природы "черной легенды" существовали еще до Второй мировой войны. Создание таких предпосылок было делом «евразийцев» — новой историко-географической школы, возникшей в эмиграции среди молодого поколения русских ученых. В число «евразийцев» в разное время входили историк Г.В. Вернадский, географ П.Н. Савицкий, философ Л.П. Карсавин, искусствовед П.П. Сувчинский, филолог кн. Н.С. Трубецкой, публицист Г.В. Флоровский и другие деятели изгнанной русской науки и культуры.
Первый сборник трудов «евразийцев», имевший название "Исход к Востоку", увидел свет еще в 1921 году, но, по понятным причинам, он не был знаком читателям в СССР.
Изложение более или менее подробно концепции «евразийства» было бы слишком объемным, да и не входит в задачу автора предисловия. Поэтому мы отметим здесь лишь те основные элементы «евразийского» мировоззрения, каковые являются существенными для нашей темы.
Сердцевиной «евразийской» доктрины стало представление о тождестве исторических судеб России и Евразии. Один из основоположников «евразийства», Г.В.Вернадский, с предельной ясностью сформулировал постулат следующим образом: "…Нет естественных границ между «европейской» и «азиатской» Россией. Следовательно, нет двух Россий, «европейской» и «азиатской». Есть только одна Россия евразийская или Россия-Евразия".[8] Поэтому Россия воспринималась «евразийцами» как "особый культурно-исторический мир", "не просто государство, а одна шестая часть света, не Европа и не Азия, а срединный особый континент — Евразия со своей самостоятельной культурой и исторической судьбой (Утверждение евразийцев. — "Проблемы теории и практики управления", 1991, N 3, стр.125). Соответствовало основной идее и полное переосмысление роли Великой степи в истории России. «Евразийцы» первыми отказались от русской составляющей "черной легенды" — идеи о татаро-монгольском иге, господствовавшей в русской историографии с XVIII века в качестве западноевропейского заимствования российских петиметров. Для «евразийцев» Россия являлась просто православной вариацией единой евразийской Империи, возникшей на базе последнего из прошлых евразийских монолитов — Монгольского улуса. Таким образом, свойственный «евразийцам» взгляд на русскую историю не с Запада, а с Востока привел их к закономерному, хотя и парадоксальному, выводу о безусловно плодотворной, органичной роли кочевников Евразии в становлении России.
Л.Н.Гумилев получил возможность ознакомиться с трудами «евразийцев» лишь в середине 60-х годов, когда его "Степная трилогия" уже была завершена, а пассионарная теория этногенеза еще только создавалась. Но после знакомства с «евразийством» он полностью разделил «евразийские» взгляды и оценки. Примечательно, что такие столпы «евразийства», как П.Н.Савицкий и Г.В.Вернадский (с первым Л.Н.Гумилев познакомился лично в 1966 году в Праге, со вторым долгие годы находился в переписке), считали Льва Николаевича полноправным членом своей научной школы. В позднейших публикациях эпохи гласности Л.Н.Гумилев сам называл себя "последним евразийцем", бесспорно, имея к тому все научно-методологические и моральные основания.[9]
Действительно, в тесных рамкам советской исторической науки Л.Н.Гумилев первым выступил с изложением «евразийской» точки зрения на проблему татаро-монгольского ига, доказывая с фактами в руках, что в истории России никакого ига не было и быть не могло.
И все же, на наш взгляд, абсолютно несправедливо и неправомерно сводить роль Л.Н. Гумилева в борьбе с "черной легендой" исключительно к проповеди «евразийских» взглядов на историю взаимоотношений Руси и Великой степи. Меньше всего Л.Н. Гумилев был эпигоном. "Последний евразиец" творчески синтезировал «евразийские» "предчувствия и свершения" с результатами своих собственных полувековых трудов по изучению этнической истории Великой степи и таким образом превратил собственно «евразийство» из социально-культурологической утопии начала XX века в достаточно обоснованную научную доктрину конца нашего столетия.
Творческий синтез «евразийства» в его наиболее истинных и оправданных положениях, системного подхода в версии Афон Берталанфи, учения В.И. Вернадского о биогеохимической энергии живого вещества биосферы и, наконец, материалы собственных историографических работ по Великой степи позволили Л.Н. Гумилеву совершить качественный прорыв в отечественной науке о человеке. В середине 70-х годов он создает целостную, непротиворечивую пассионарную теорию этногенеза, в основе которой лежит представление об этносе как о биосферном, несоциальном феномене человеческого поведения.
