Черная карта судьбы - [4]

Вы с матерью шли по Садово-Кудринской, где собирались молодые поэты, которые несли страшную словесную чушь, однако именно их эмоции были самыми чистыми и питательными, потому что исходили оттуда, куда даже самому искусному магу подобраться непросто: из самого сердца, как правило, отравленного безнадежной любовью. И вдруг мать стиснула твою руку, устремив остекленелый взгляд куда-то в пространство. Ты к такому уже привыкла: это означало, что мать увидела отца. Видела она его на самом деле или просто изображала видение, чтобы не отстать от тебя, и впрямь умеющей проницать взором пространство и время, ты никогда не задумывалась: охота ей изображать из себя пифию — ну и пусть изображает. Но сейчас от матери словно электрический разряд прошел через ваши сцепленные руки, и ты сама увидела того, кого раньше встречала только в сонных блужданиях души невесть где: то в тайге, то в каком-то карьере, где изможденные зэки рубили породу и забрасывали ее лопатами в кузова грузовиков, то в лагерном бараке… Ни одежда, ни общий облик отца не были различимы: ты видела только его необычайные, удивительной синевы глаза, которые ты унаследовала (правда, не столько яркие — смягченные васильковым оттенком). Твои глаза производили потрясающее действие на мужчин, завершая то впечатление, которое оказывали на них твои совершенные черты и точеная фигура!

Итак, ты увидела эти родные глаза, которые, впрочем, были устремлены не на тебя, а на двух мужчин, стоявших на тротуаре. И тут кто-то в толпе сказал: «Это Мишка Герасимов из Хабаровска».

Ты поняла: Мишка Герасимов — вон тот поэтишка совершенно идиотского вида, в мятых брюках, растоптанных сандалетах и пропотевшей ковбойке; вдобавок рыжий. Рядом стоял холеный, отлично одетый иностранец лет пятидесяти с небольшим. По выражению глаз отца ты поняла, что этого иностранца по имени Вальтер Штольц он знает и имеет к нему немалые счеты, однако сводить их не собирается, потому что это уже мелочь, полузабытая мелочь для него, всецело поглощенного другой целью и более важной местью. Как ни странно, средством для достижения этой цели и свершения этой мести был рыжий поэтишка, однако иностранцу тоже предстояло принять косвенное участие в том, что собирался сделать с твоей помощью отец.

А между тем поэтишка, устремив в пространство горящий идиотским пламенем взор, трындел какую-то рифмованную чушь:

Какие планы у судьбы моей,

какие планы?

Небось такие же,

как у родимой мамы:

к забору прислонив,

отлупцевать по морде —

за то, что сын,

и что поэт,

и слишком гордый.

За то, что до смерти влюблен

в соседку Женьку:

с гитарой под ее окном

готов полжизни тренькать…

Отец хищно прищурился, и ты поняла, что эта Женька и есть объект его ненависти и его мести. Почему, за что — это было совершенно не важно, ты не хотела этого знать, твое дело — выполнять волю отца! И вот, повинуясь этой воле, которую ты чувствовала так же отчетливо, как если бы отец нашептал свое желание тебе на ухо, ты подошла к иностранцу по имени Вальтер Штольц и потянулась к «Паркеру», который тот держал.

Озадаченный Штольц попытался было спрятать драгоценную ручку, однако ты изобразила гримасу такого отчаяния, что этому совестливому глупцу сделалось страшно стыдно. Он поспешно протянул тебе ручку, и ты понимала, что в эту минуту он отдал бы тебе все, что у него было: и деньги, и золотую булавку для галстука, и великолепные швейцарские часы… Да он вообще готов был раздеться догола и отдать тебе всю свою одежду до последнего носка!

Носки его тебе были ни к чему, а вот деньги и часы можно отнести в скупку. Ты уже готова была отдать Штольцу мысленный приказ вывернуть карманы, но помешала мать.

— Скажи спасибо, Люсьеночка, — просюсюкала она, и ты почувствовала, как ее удивительно неприятный голос разрушил чары, во власть которых внезапно попал, точно в сети, Штольц.

Ты поняла, что его озадачило твое имя… Этот Вальтер Штольц был непростой человек, хотя, конечно, значительно — о, весьма значительно! — уступал тебе и отцу в силе. Но, если он сейчас не интересовал отца, тебе тоже следовало оставить его в покое. А вот времени терять не следовало! Ты повернулась к рыжему поэтишке, который зачарованно таращился на тебя, и сказала, сунув ему «Паркер»:

— А ты отцу привет передай. И слушайся его, слушайся! Не то хуже будет!

Это было в точности то, что просил сделать и сказать отец. А потом ты бросилась наутек.

— Люсьеночка! — закричала мать, всплеснув руками, и понеслась следом, а за нею помчался и Штольц, ты чувствовала это! От него надо было уйти, обязательно уйти, и вы с матерью успели проскользнуть через улицу к площади Восстания перед потоком машин, который остановил и отрезал от них преследователя…

И только теперь, вспомнив эту давнюю сцену, ты понимаешь, что привело тебя именно в Хабаровск.

Воля отца! Павел Мец не успел осуществить свою месть, но завершиться все должно именно здесь. В Хабаровске!

Хабаровск, 1985 год

Автобус затормозил так внезапно, что задремавшая Лиза чуть не ударилась лбом о широкую спину сидевшего впереди мужчины. Суматошно огляделась, еще не вполне придя в себя. Она здорово промерзла на остановке «восьмерки» в Северном микрорайоне, который сегодня как нельзя лучше оправдывал свое название. Райотделовский «уазик» сломался, не доехав до Вороньего гнезда, где собиралась побывать Лиза. Когда удалось связаться с отделением, выяснилось, что все машины на выезде, кроме дежурной, а она отлучиться не может: вдруг срочный вызов? Техпомощь, конечно, вышлют, но когда — неизвестно. Словом, попасть в Воронье гнездо сегодня вряд ли удастся: до него еще километров пять, попуток в сторону заброшенного строения не дождешься, а пешком туда дойти в такой мороз можно, только если на тебе тулуп, рейтузы и валенки, а не короткая дубленочка, брючки и югославские сапожки. В них по сугробам не пробраться, в них только по центральной улице можно фланировать! Глупо было надевать их сегодня, но ведь предполагалось ехать на машине… И вообще, если есть на свете женщина, которая сможет не обуться в новейшие, только вчера купленные на барахолке на Судоверфи сапоги, то это точно не Лиза Морозова. Что ж, придется возвращаться в отделение, а завтра опять отправиться в Воронье гнездо. Нынче уже не успеть — зимний день короток, а в темноте в этом страшноватом месте делать нечего.