Через вселенную - [85]

— В таком. Конечно, болезни были — и порой довольно серьезные — но повальной Чумы не было.

— Но все те люди… мы же до сих пор еще не оправились от потерь. Мы даже до изначальной численности не дотягиваем, а ведь Чума была очень давно. — В памяти всплывает картинка пустых трейлеров в Городе. На корабле по-прежнему больше места, чем мы сегодня занимаем, даже при том, что никто из ныне живущих Чумы уже не застал. — Ты же сам мне это рассказывал. Что Чума забрала три четверти населения корабля, — в голосе моем звучит неприкрытое обвинение. Хотя на самом деле с чего мне удивляться? Звезды-лампочки в соседнем зале должны были меня подготовить.

— Много людей умерло. Но не от Чумы.

— Что это значит? — мы поменялись ролями. Старейшина спокоен; а вот я теперь на грани паники. Какая еще часть моей жизни окажется ложью?

— Идем со мной, — вздыхает Старейшина, всем своим видом показывая, что ему вообще не хочется ничего мне рассказывать, но я, не давая ему времени передумать, вскакиваю на ноги и выхожу вслед за ним из учебного центра, пересекаю Большой зал и спускаюсь на уровень корабельщиков. Неровный стук ботинок Старейшины по плиточному полу делает его хромоту еще заметнее. Он идет, не обращая внимания ни на меня, ни на людей, моментально вытянувшихся по стойке «смирно» при его появлении.

Уровень корабельщиков до странности напоминает криоуровень, где лежат родители Эми. Тут нет жилых помещений. Все корабельщики живут в Городе на уровне фермеров, а сюда поднимаются по гравтрубе. Как и на криоуровне, здесь все железное. Переплетения коридоров ведут в лаборатории и кабинеты; часть из них оснащена биометрическими сканерами, но в некоторых все настолько по-старому, что на дверях сохранились настоящие замки времен Сол-Земли. По большей части я понятия не имею, что скрывается за этими дверьми. Старейшина не потрудился рассказать мне, что конкретно делают и изучают корабельщики и ученые. У меня есть некоторое смутное представление о том, что важность работы определяется расположением на уровне. Наименее важные кабинеты находятся ближе всего к гравтрубе — там занимаются изменением погодных условий и тестированием образцов почвы. Чем дальше по коридору, тем важнее исследование. Я доходил только до середины, туда, где работают над солнечной лампой.

Старейшина ведет меня в самый конец коридора. Я так далеко даже не доходил никогда, не говоря уже о том, чтобы заглядывать в эти двери. Из чертежей корабля я помню, что там энергетический отсек, где проводят исследования по ядерной физике, и он ведет прямо в машинное отделение — там бьется огромное сердце корабля. За ним — навигационная рубка. Старейшина говорил, что туда разрешается входить только самым главным членам команды, тем, кто будет сажать «Годспид» на поверхность новой планеты через сорок девять лет и двести шестьдесят три дня… в смысле, семьдесят четыре года и двести шестьдесят три дня… семьдесят четыре года. Боже… семьдесят четыре…

Старейшина прикладывает большой палец к панели биометрического сканера на двери энергетической лаборатории.

— Доступ разрешен, степень — Старшая, — сообщает приятный голос.

Я медлю. Мне еще никогда не приходилось тут бывать. Но Старейшина решительно направляется к двери в противоположной стене. Она открывается, и до моих ушей доносится низкий рев двигателя корабля.

Наконец я увижу наш двигатель.

В машинном отделении стоит жара, гнетущая жара. Я ослабляю воротник и закатываю рукава, но Старейшина не показывает никаких признаков того, что ему хоть сколько-нибудь некомфортно. Повсюду вокруг нас туда-сюда снуют ученые. У некоторых в руках флаконы или металлические ящики, почти все держат под мышкой пленки с многозначительно горящими на экранах графиками и диаграммами.

— Иди за мной, — приказывает Старейшина.

Но я не двигаюсь с места.

Мои глаза впиваются в то, что я вижу в центре комнаты: огромный, утопленный в пол — вот он, двигатель.

Я почему-то никогда не представлял себе двигатель в машинном отделении. Я, конечно, знал, что он там есть, но ни разу не удосужился представить его себе. Из лекций Старейшины я узнал в общих чертах, что наш двигатель — это ядерный реактор, работающий на уране. То, что я вижу теперь перед собой, очень похоже на пробирку, вот только оно гигантского размера и все оплетено выходящими из верхней части мощными металлическими трубами. Невидимый поток — жжж, бам, жжж — накатывает снова, и снова, и снова. Так бьется сердце корабля.

— Да уж, шумит, — бормочет Старейшина, заметив, к чему приковано мое внимание. — И пахнет к тому же.

Я сначала не заметил странного запаха смазки и очистителя.

— Он прекрасен.

Старейшина фыркает, а потом пристально смотрит мне в лицо.

— Ни черта он не прекрасен. — Он переводит взгляд на двигатель. — Я в жизни не видел ничего более отвратительного, — добавляет он глухо. — Ты знаешь, какой это двигатель?

— Атомный.

Старейшина закатывает глаза.

— Можно чуть-чуть поточнее, если не сложно?

— Быстрый реактор со свинцовым теплоносителем? — наугад говорю я, вспоминая чертежи на стене в Регистратеке.

Старейшина вынимает из кармана модель — ту, что я видел у него на столе, когда залез к нему в комнату. Раскрыв ее, показывает мне крошечное нутро двигателя. Тот выглядит точно как живое существо с венами, органами и неспешным «жжж, бам, жжж» жизни.