Через триста лет после радуги - [39]

— Прикидываешься, старая выжига, — сказал Муханов.

— Врача бы, врача, а, ребята?

— Лежи, дед, — беспощадно сказал Муханов. — А сети твои мы заберем.

— Неправильный ты, Коля, неправильный, — прошелестел дед. — Дерутся ведь сети, портятся, а они денег стоят. Больших денег. Я, может быть, всю жизнь собирал эти сети. И вот: новая река, сам хозяин. Последний раз хотел половить на новой реке, и все. Дом у меня хороший… Врача бы…

— Ладно, — сказал Муханов. — Очнешься, поговорим. А сети твои — прощай…

Два дня дед лежал в своей избушке, и только Муханов упомянул о нем:

— Прикидывается, сволочь, на жалость.

На третий день дед выполз на порог и спросил:

— Ребята, вы звери, что ли? Помираю.

— Толька, иди в поселок, вызывай вертолет, — сказал Федор.

Толи к кинулся в избушку и выскочил оттуда с двустволкой.

— Оставь ружье, — рявкнул Федор, и Толик, прислонив дробовик к завалинке, как пришпоренный, рванул по кочкам.

Вертолет прилетел. Врач, пощупал дедов живот и быстро приказал нести носилки. На носилках дед смотрел в серое небо и тихо постанывал. Он исчез в железном грохочущем брюхе Ми-4. Исчез навсегда.

Два известия пришли на почту Нового Усть-Китама. Письмо от деда. «Положили меня, ребята, в больницу. Будет операция. Давно у меня уже язва желудка. Думал, долго с ней проживу, а врач хочет резать. Поругались мы все немного, но приеду и уладим миром. Все надо миром улаживать. Пуще всего берегите снасть. А я постараюсь скорее…»

Далее следовала длинная инструкция, как хранить и сушить сети, адресованная Глухому. Вторым была справка из больницы. «В результате нарушения больничного режима больной Мятлев Дмитрий Егорович 62 лет скончался от воспаления послеоперационного шва в брюшной полости». Была еще приписка: «Дед-то ваш будто золото закопал, все рвался. Обманул врачей, начал выписываться досрочно. Я его коешный сосед».

Настала пустота.

18

Когда наступила пустота, каждый зажил как бы сам по себе. Лимонный Славка сидел у оконца и глядел на врезанный в оконце пейзаж, и только Толик неугомонно набивал свои адские патроны и лихо поглядывал на всех светлыми глазами: когда же решится — «как все». Стрелять сейчас было некого, только утки с выводками ютились в березовой осоке, но убить такую утку можно только один раз, не зная, какие они взъерошенные, иссохшие от материнских забот, — второй раз стрелять не захочешь.

Толик Птичий Убийца отводил душу на хищных желтоклювых мартынах, извечных врагах речного рыбака и тундрового охотника. Мартынов он бил пачками.

Муханов облюбовал цейсовский Браткин бинокль и сидел на крыше избушки, разглядывая горизонты. Нечего было разглядывать, тем более в бинокль: свинцовая лента Китама, изгибающаяся к морю, да блеклая тундра с осколками озер. Но Муханов разглядывал.

Санька забрел однажды в дедову избушку. Здесь все оставалось по-прежнему, но стоял уже нежилой дух.

На столе лежала раскрытая книга. Санька с интересом подошел. Увесистый том в дореволюционном кожаном переплете. Санька посмотрел титульный лист. «Ежедневные размышления истинного христианина». Сочинение графа П. К. Бобринского. Книга была раскрыта на «Суете».

«…Суета иссушает наш ум, и душа от нее загнивает. Суетные помыслы наши обращены на сыскание почестей, плотских утех и, паче того, богатства. Истинный христианин должен…»

Санька так и не успел узнать, что должен делать истинный христианин, чтобы изжить грех суетности. Скрипнула дверь, и вошел Федор.

— Не трогай ничего, москвич, — просто сказал он. — Пусть пока все как есть остается. — Голос у него был спокойный, и вообще после того, как раскрылся дедов обман, Федор стал как-то проще, вроде бы даже повеселел. Саньку осенило.

— Федор, ведь ты знал?

— Догадывался, — досадливо сказал Федор. — Я таких мазуриков насквозь знаю. И тебя я, москвич, вижу. Удрал ведь ты, а?

— Как сказать, — ощетинился Санька. — Передо мной монетки колобком катились. Я за ними бежал, бежал и вот прибежал сюда. С тобой заодним познакомился. — Сказал и вышел, чтобы уйти от прищуренных безжалостных глаз.

Санька подошел к реке. На средине маячил в дедовой оморочке Братка: проверял сети. На берегу копошился еще кто-то, очевидно, Глухой. Санька пошел к нему.

Глухой ползал по разостланной сети и выбирал из нее запутавшиеся щепочки, прутики.

— Сеть-та заносит, — сказал он. — Дожди вверху были, хлам несет. Сети-то хорошие, их сушить надо. Я сушу. — И опять согнулся. Санька стал помогать ему.

Вечером Оспатый Федор взял щетку и подмел пол. Аккуратно сбросил сор в печку и стал чистить ламповое стекло. Он повесил лампу на гвоздик на стене, желтый свет ее упал на стол, и все стали потихоньку собираться к столу, да так и расселись в молчании.

— Продукты скоро кончатся. Денег нет. Что будем предпринимать, граждане? — спросил Федор.

— Что делать? — сказал Муханов. — Рыбу ловить надо, Я уже два раза обжегся, и здесь я досижу до конца. Не уйду отсюда без рубля. — Голос у Муханова был жесткий, и сам он как будто постарел. Бинокль на ремешке все еще болтался у него на шее.

— К прокурору надо идти, ребята. Один выход — к прокурору, — сказал Братка.

Тут-то и раздался всхлипывающий смех Глухого. Никто не видал, чтобы Глухой смеялся, а сейчас он прямо корчился от этого смеха, прикрыв рот ладонью, жидкобородый, искореженный Севером гном.