Через полюс в Америку - [3]
— Давай подкачивай жидкость на винт!
— Сейчас! — так же громко ответил мне Валерий.
Он быстро спустился с бака и начал качать насосом.
Струя особой жидкости, как из душа, обмывала металлический винт, счищая с него лед. Самолет стал спокойнее. Удары уменьшились.
Вот это были тяжелые минуты! У Чкалова, вероятно, прибавилось еще несколько седых волос.
Я понял: если мы пробудем еще немного в этих облаках, самолет разлетится на куски или сядет, перегруженный льдом, раньше времени на воду или на ледяную скалу.
Скорее вырваться из объятий обледенения! Выше, выше! Я дал полную силу мотору и стал забираться вверх. Самолет медленно берет метр за метром.
Слева начали пробиваться тусклые лучи солнца — значит, конец облачности близок. Через минуту появилось солнце, и мы, такие же сияющие и веселые, как его лучи, с гордостью посматривали на оставшиеся внизу облака.
Я с облегчением вздохнул и поглядел через плечо на Валерия. Он пережил немало и теперь, как-то по-серьезному улыбнувшись, стал кутаться потеплее в спальный мешок.
Под солнцем быстро очистились ото льда стекла моей кабины. Облака, через которые мы пробились, остались где-то далеко внизу.
На минуту внизу засинело море. Одинокий пароход дымил трубами, проплывая под нами.
Я думаю о том, видели ли нас с парохода. Наверное, нет. Но гул мотора слышали наверняка и уж, конечно, сообщили об этом в Москву по радио. Наверно, и Сталину сообщили, что мы летим хорошо. Он волнуется больше всех — я в этом уверен. Ведь он любит весь народ, любит летчиков и следит за всеми, всех ободряет.
Мне становится приятно и тепло от этих мыслей.
Чуть не заблудились
Время летит быстро. Незаметно подошел срок смены. Поворачиваюсь назад и рукой тормошу уснувшего друга. Чкалов протирает глаза. Вскоре я ему отдаю штурвал, а сам иду к Белякову. Беляков сидит за своим столиком расстроенный. У него сломался важный прибор. Этот прибор определяет по солнцу, как мы держим путь. Если этого прибора нет, то легко заблудиться.
Под ногами виднеются все те же облака. Они весь день закрывают от нас землю, и мы не знаем, куда залетели.
Беляков, устало наклонив голову, силится принять обрывки телеграфных звуков по радио. Его губы посинели, на лице появились морщины — он очень устал.
Я предложил ему отдохнуть, а сам сел на его место. Со свежей головой мне вскоре удалось исправить поломавшийся прибор. Какая радость! Теперь мы полетим прямо через полюс в Америку.
Тут же передал по радио в Москву последние сведения.
Я взглянул на часы. Они показывают одиннадцать часов вечера. В Москве уже темно, и все укладываются спать. Наверно, и моя маленькая дочь Эмма уже видит во сне петушка или медвежонка. А здесь, среди Ледовитого океана, летом нет ночи, и солнце светит, не закатываясь, с мая по сентябрь, много суток подряд. Солнце никак не налюбуется на далекие просторы ледяных полей. Но зато уж зимой солнце не выглядывает полгода.
Полюс
В лоб дует сильный ветер и здорово нас задерживает. Мы летим целые сутки. В Москве люди уже выспались и спешат на работу. А мы еще не добрались до полюса. Время идет медленно. Кажется, что летим целый месяц. Это от усталости. Наверное, утомила большая высота полета.
За все время закусывали только раз. Да и съели-то всего по бутерброду с ветчиной. А московские ребята за это время успели поесть не меньше чем шесть раз. Но мы вам не завидуем. Вы еще маленькие — кушайте, зато в Америку летим мы. А когда прилетим, то и покушаем как следует.
Вот пить хочется ужасно! Горло пересыхает. Но вода у нас холодная — как лед.
Скоро, скоро будет полюс!
Мы здорово утомились. Часто меняемся местами. Работать стало труднее — сильно бьется сердце. Ведь работа на земле куда легче, чем в воздухе, да еще над облаками. Двинуть рукой на высоте — это все равно, что поднять мешок зерна. Чтобы было легче, мы иногда дышим кислородом. Надеваем маски, как противогаз, и вдыхаем ртом через трубку кислород из металлической бутыли. Это здорово освежает человека.
А забрались мы все-таки высоко — четыре километра над землей!
Земли мы попрежнему не видим, она закрыта облаками.
У Белякова что-то случилось с радиостанцией. Он никак не расслышит Москвы.
Я сижу за штурвалом, веду самолет и жду с нетерпением, когда будет полюс. Беляков часто направляет приборы на солнце, чтобы не сбиться с пути.
Ровно в четыре часа утра 19 июня подлетели к полюсу. С огромной высоты полюс выглядит, как гигантская ледяная пустыня.
Все приборы и мотор работают хорошо.
Внизу на льдине сидят Папанин, Кренкель, Федоров и Ширшов. Они уже много дней живут одни среди молчаливых и суровых льдов; их льдина не стоит на одном месте, а движется вместе со всеми палатками. А папанинцы не боятся. Хорошие, храбрые советские ученые-полярники! Они сообщают погоду нам, летчикам.
Мы проходим над их лагерем. Но как жалко, что облака закрывают их от наших глаз!
Привет вам, отважные папанинцы! До свиданья, товарищи! Наш путь идет дальше…
Чкалов радуется, как ребенок. Он смеется, часто выглядывает за борт и, ослепленный блеском льда, щурится, надевает очки и вновь оглядывает просторы льдов.
Своей радостью мы решили поделиться с тем, кто нас научил храбрости и спокойствию. Мы составили телеграмму товарищу Сталину:
