Через кладбище - [9]

- Дядя, дай закурить! - закричал молодой парень, бросив лом, и почти подбежал к телеге, когда телега уже съезжала с развороченной дороги, чтобы обогнуть ее полем. - Или докурить дай!

- Вот я дам тебе сейчас кнутом по заднице, - весело погрозил Сазон Иванович. - Попроси у немца. Вон он курит.

На взгорье на солнцепеке действительно сидел с дымящейся сигаретой немецкий конвоир, зажав в коленях автомат.

- Цурюк, - заревел он, увидев еще двух парней, бегущих к телеге. Цурюк!

- У немца не забалуешь, - засмеялся Сазон Иванович. - Это не при Советской власти. Немец - ведь он чуть что - сразу же даст прикурить. Нет, у него не забалуешь. Цурюк.

Похоже было, что Сазона Ивановича даже веселила сейчас эта простая мысль, что "у немца не забалуешь". Он как будто даже радовался, что немец так строг и беспощаден.

Сазон Иванович курил и смеялся, оглядываясь на парией, чинивших дорогу.

Докурив, хозяйственно заплевал окурок и снова стал серьезным, даже хмурым.

А у Михася вдруг пропало, желание рассказывать про Лаврушку. Михась тоже почему-то нахмурился.

Объезд растянулся чуть ли не на километр. Ехать пришлось через поле по старой сухой задубевшей колее среди скошенной ржи.

- Отец-то у тебя в армии, на фронте? - как бы спросил и как бы сам же и ответил Сазон Иванович. - Ничего не слыхать? Да и как услышишь-то? А может, уже и в плену. Много он наших в плен побрал...

- Едва ли.

- Что - едва ли?

- Едва ли мой отец в плен согласится пойти.

Сазон Иванович засмеялся:

- Да, милый ты мой, разве кто на это согласие спрашивает? Могли ранить тяжело, вот тебе, пожалуйста, - и в плену. От этого зарекаться нельзя... А Шурка ваша где? Ведь она училась где-то, в Ленинграде, что ли? На немку она вроде училась или английскому языку?

- Не знаю, где она теперь, - еще больше нахмурился Михась.

- Ну да, откуда же ты можешь узнать, - согласился Сазон Иванович. После войны только все узнаем: кто есть налицо, кого не хватает...

Телега надсадно скрипела, размалывая колесами давно засохшую грязь. И все-таки сквозь этот скрип Сазон Иванович уловил тонкий, еле слышный писк.

- Никак, перепела свистят, - удивленно повел он ухом. - Ну да, перепела. Не ко времени как будто. Ненормально...

Поглядел на небо - синее, светлое, в белых облаках. Вздохнул:

- А дождя все нет. Сухо. Сухая земля. Если озими вот в таком виде, сухие, уйдут под снег, будет очень нехорошо. И хотя нам хлеб этот, может, и не придется кушать на будущий год, может, мы и сами-то еще на будущий год не останемся, а все равно жалко. Живой думает о живом. И о живом печется...

Сазон Иванович опять как бы разговаривал сам с собой, как бы думал вслух.

А Михась молчал, насупясь. Все это время, с начала войны, он редко вспоминал о доме, о матери, об отце, о сестрах - Шурке и Антонине. По ночам только в полусне воспоминания иногда тревожили его. А сейчас Сазон Иванович вдруг нечаянно разворошил что-то горестное в душе.

От реки пахнуло ветерком - прохладным, даже холодноватым, предзимним.

- Ты чего шапку-то не носишь? - взглянул Сазон Иванович на белобрысую голову Михася. - Нету, что ли, шапки?

"Казаков не велит носить", - хотел сказать Михась, но не сказал. Надел кепку, вынув ее из-за пазухи.

5

Поле осталось в стороне. Они опять выехали на дорогу, уже отремонтированную на этом участке, - гладкую, укатанную.

- И народ вот этак же укатывают, - кивнул Сазон Иванович на тяжелый чугунный каток, стоявший на обочине. - Ведь у него какой сейчас порядок? Ежели военнопленный сделает чего-нибудь не так, он его расстреливает. Это считается вроде как военная почесть. А вот таких, как мы, то есть, как говорится, гражданских, он, в случае чего, запросто вешает на виселице. Такой у него порядок. По радио из Москвы - я сам тайно слышал - было сказано: "Создавайте ему невыносимые условия". Будто это вроде приказа, такие слова. Но палка-то, к сожалению, о двух концах. Условия-то получаются невыносимые для всех - и не только для немца, но и для нас, грешных, кои тут с ним проживают. Вынуждены, одним словом, проживать. Вдруг вот он сейчас меня вздернет. А?

Михась живо представил себе, как вздергивают Сазона Ивановича, как висит он на перекладине, закатив глаза, вскинув коричневую, длинную, просвеченную сединой бороду.

Легкий холодок пробежал по спине Михася, и что-то защемило внизу живота.

- Нервы у вас, Сазон Иванович, подорваны, - заставил себя усмехнуться Михась. - Это от нервов вы все говорите. Только от нервов...

- Нервы у меня, дорогой мои, не хуже, наверно, чем у кого-либо, сурово пошевелил скулами Сазон Иванович. - Но дело сейчас не в этом...

А в чем - Сазон Иванович так и не сказал, не успел сказать.

У железнодорожного переезда, посредине дороги стояли два немца - офицер и солдат.

Офицер поднял руку, солдат взял на изготовку, придавив к животу автомат.

- Опять ловят кого-то, - сообразил Сазон Иванович. - Где-то кто-то чего-то такое сотворил...

- Документ, - подошел к телеге офицер. - Затчем, куда, откуда? произнес он с необыкновенной отчетливостью русские слова.

- Битте, - сказал Сазон Иванович и медленно стал вытаскивать из-за пазухи бумажник.