Черепаха Тарази - [65]

Теперь уже тестудологи не спорили, как в первые дни, должен ли подопытный знать о том, что каждый срок лечения стоит ему десяти лет жизни, и так, три лечения за год, успешных или безуспешных, состарят Бессаза сразу на тридцать лет. Тарази был склонен сказать об этом черепахе, безъязыкая, но зато все понимающая, она как-то выразила бы свое отношение — согласилась или же, наоборот, пожелала бы навсегда остаться черепахой, прожившей всего двадцать семь лет, — а это для ее возраста еще безмятежное детство. Но Армон горячо и страстно доказывал, что поскольку заняты они делом благородным, то черепахе вовсе не обязательно знать об этом — она всего лишь для них подопытное животное. Они пробуют, ищут, и, если даже им придется пожертвовать жизнью одной черепахи, уверен он, в будущем это поможет многим сотням испытавшим танасух.

А Бессаз уже шагал по комнате и, поймав себя на том, что ходит легко и твердо стоит на обеих ногах, радостно заволновался. Схватив себя за голову, нормальную, думающую, он ощупывал ее, накручивал на палец волосы, бил себя ладонью по лбу и хохотал…

Неважно, что случится в будущем, — сейчас он снова человек, может выходить, гулять в безопасности среди своих двуногих собратьев, и те, подавая ему руку, и не заподозрят, что перед ними бывшая черепаха, которую можно было брезгливо толкнуть ногой, набросить на нее сеть, гнать и улюлюкать, смотреть на нее как на подопытное животное.

Теперь Бессаз может постоять за себя, любить Хатун, и все, что придумало общество гуманного, все его законы и свободы — для него! Он не изгой, не прокаженный…

Бессаз запрыгал, правда сначала с опаской, боясь, что вывихнет еще неокрепшие ноги, останавливаясь и прислушиваясь к биению сердца и бормотанию живота.

— Все-таки приятно быть человеком! — воскликнул он. — Никакого сравнения с ощущениями черепахи — не давит со всех сторон костяной гроб, не мучают запахи дождевых червей в почве, прелые листья, а главное, время не тянется так нудно, протяжно, под ритм медленных шагов… Все же лучше твердо стоять на земле, подняв от нее нос на расстояние роста, чем все время тыкать мордой в песок, обнюхивать камни… И теперь, когда я побывал в шкуре зверя, готов спорить с любым циником о благе быть человеком, с любым болезненным меланхоликом, кто мрачно смотрит на мир и не верит в людскую добродетель!

А в соседней комнате было совсем иное настроение. Удрученный, подавленный Тарази молча смотрел на Армона, да так, будто винил его в чем-то.

— Вас расстроил его копчик? — спросил Армон, не выдержав взгляда Тарази, который давил на него больше, чем его молчание.

— Да, — не сказал, а вздохнул Тарази. — Похоже, что ничего у нас не вышло… Ошибка, длиною в целую жизнь…

— Но ведь есть еще надежда! — с горячностью сказал Армон, но, устыдившись то ли своей безрассудной веры, то ли напористости, опустив голову. — Еще ведь месяц срока…

— Да, месяц, — как будто смягчился, вспомнив о последнем сроке, Тарази. — И этот месяц мы посвятим познанию… еще раз проверим ошибки…

— Но в чем ошибка? Одно дело, если зверем его сделало падение, продажничество, нравственный порок… Другое — если это заложено в роду…

— Пока мне трудно… Но думаю, что духовная порча ускорила порчу физическую… Погуляем? — тряхнул головой Тарази, как будто отгоняя тяжелые мысли.

Когда незадачливые тестудологи проходили мимо дверей Бессаза, тот высунул голову и, близоруко моргая в сумраке коридора, хотел что-то спросить, но передумал и стал прибивать ручку к двери. Он держал молоток в руке, а в зубах — гвоздь, и Армон вздрогнул, с любопытством всматриваясь, странным и непривычным показалось ему, когда вышел из этой комнаты человек.

— Что у вас со зрением? — спросил Тарази.

— Бельмо в правом глазу, крошечное. С рождения. — Бессаз, как бы любуясь проворством своих рук, ловко застучал молотком. Затем извиняющимся тоном попросил Тарази: — Разрешите мне спуститься в город и купить очки?..

— Пожалуйста, — развел руками Тарази, — вы теперь свободный человек. Я хоть сейчас отпустил бы вас на все четыре стороны света, но надо еще немного понаблюдать за вами. Вы ведь помните наше условие?

— Не волнуйтесь, месяц я еще потерплю, — сказал Бессаз, но вдруг погрустнел, не хотелось прощаться с ними — боязно было. Будущая жизнь немного страшила его, как страшит больного долгая ночь, когда нет рядом врача, который бы помог в случае, если станет хуже.

Уже выйдя из дома, Тарази спросил Армона:

— Вы предупредили Абитая, чтобы он по-прежнему не спускал с него глаз?

— Да, Абитай все знает…

Возле дома Тарази остановился, наслаждаясь солнцем, но к нему уже бежала неизвестно откуда взявшаяся Хатун. Схватила тестудолога за руку, чтобы поцеловать. Тарази с усилием отстранил ее, и она вдруг зарыдала, не то от радости за Бессаза, не то от смущения.

— Спасибо! — шептала она, почему-то оглядываясь в сторону сада. — Вы вернули мне жениха!

Тарази смотрел на нее, удивленно подняв брови, и, когда Хатун трижды повторила свою фразу, понял наконец ее смысл.

— Как? Вы уже договорились обо всем?!

Бедная бесхитростная женщина стыдливо опустила глаза, не умея притворяться, и, заикаясь, высказалась так путано, что Тарази утомился.