Черепаха Тарази - [30]

Но то, чем она трогала морду, уже нельзя было назвать лапой. Оно походило на руку, хотя и не совсем человеческой формы — пальцы, ладонь и кисть до самого плеча еще покрывала черкая, вся в чешуе кожа, зато панцирь, сам отвалившись, валялся в углу комнаты, обнажив смуглую кожу на спине черепахи.

Если не считать еще и возвращенного человеческого голоса, все в черепахе было как прежде. Хвост мешал ей сидеть, упершись о толстые, слоновые лапы, да и сама морда осталась без изменений.

Но и то, чего добились наши тестудологи, было обнадеживающим — ведь прошли только первые полгода лечения, впереди были вторые — решающие…

Тарази, так долго и упорно разглядывавший черепаху, довольный, потер руки.

Армон же все не приходил в себя — ужас первых минут мешал ему поверить, что опыт удался.

— Как сделать, чтобы вам было удобно сидеть в кресле? — спросил Тарази, подходя к черепахе. Та, из почтения, неуклюже поднялась и стала, сложив руки на животе. — Разрешите, я осмотрю ваш хвост…

Черепаха нехотя наклонилась, и Тарази пощупал ее хвост. Потрогал хвост с опаской и Армон.

— Ну, как? — спросил его Тарази.

— Мышцы хвоста как будто смягчились, — почему-то смутился Армон.

— Мне тоже так показалось… Можно безболезненно привязать хьост к спине.

— Нет, нет, мне он не мешает, — почему-то заупрямилась черепаха — ей было обидно, что не только Тарази, но Армон подергал ее за хвост.

— Прошу делать, как вам велят! — сказал ей властно Тарззи. — Ваше имя, кстати?

— Бессаз, — назвалась черепаха и вся съежилась, будто выдала важную тайну, подумала и хотела прибавить к своему имени уважительный титул «хан», но сдержалась, поняв, насколько сейчас, при теперешнем ее облике, зто прозвучало бы неуместно.

— А, Бессаз, — легко и непринужденно сказал Тарази, как старому знакомому, будто знал заранее, что черепаху именно так зовут, й был доволен, что под обликом этого страшилища с человеческими руками и чуть глуховатым, с хрипотцой голосом скрывается особа мужского пола.

Тарази прошелся по комнате, возбужденно жестикулируя, А ведь как он боялся, что вдруг увидит после опытов особу прекрасного пола, сбросившую панцирь. Капризную, издерганную, неподвластную логике — она будет хитрить, вести по ложному пути — так и не услышишь нужных признаний. Это была чисто психологическая боязнь, ибо Тарази плохо знал женщин.

— Впрочем, — закончил свою мысль вслух Тарази, — мы так и думали, что вы мужчина…

— Да, я слышал, о чем вы спорили, но не мог вмешаться, ибо лишился вместе со всем… имуществом, положением в обществе, своим нормальным обликом, наконец, и дара речи, — ответила черепаха с досадой.

И когда она говорила, Тарази заметил еще одно в ней изменение — форма ее рта, безгубая, с одной лишь кривой полоской, уже чем-то напоминала рот человека, то есть была более подвижной. И если она даже не произносила ни звука, а просто шевелила губами, то по их движению можно было понять, что же она хочет — просит или порицает…

Увлеченный осмотром, Тарази нечаянно задел ногой панцирь, и он, уже засохший и изменивший форму без тепла туловища, отторгнутый от кроветворных сосудов, глухо, как деревянный, ударился об стену.

— Вынесите свой домик в коридор, — исполненный иронично-озорного настроения, показал он Бессазу на панцирь, желая заодно посмотреть, как он ходит. Видя, что черепаха поднялась с недовольной миной, добавил: — Вам надо больше двигаться. Распрощайтесь теперь со своей азиатской ленью… — И тут же продолжил настойчиво, язвительно прищурившись: — Или вы не азиат? Может, немец? Благородный римлянин? Эфиоп?

Черепаха, ни слова не ответив, нагнулась и подняла без труда панцирь, осматривая его некоторое время с нескрываемой грустью на морде, — ведь что ни говори, он был частью ее самой и надежно защитил от удара лошади, а еще раньше от града камней горожан.

Едва она потопала к выходу, стало видно, что двигаться ей неловко, ибо нижняя часть туловища нашей получерепахи-получеловека была тяжелее верхней, а легкая теперь спина без панциря то и дело гнулась к земле и раскачивалась вместе с маленькой мордой, словно отвешивала поклоны.

Когда она с трудом переступила порог и вынесла панцирь в коридор, к ней бросился неизвестно откуда появившийся Абитай. Видно, он стоял за дверью и все слышал — и теперь, оправившись от страха и изумления, проникся к Бессазу жалостью.

— Я помогу вам, — волнуясь, проговорил Абитай и дрожащими руками взял панцирь за край. Он не спускал глаз с черепахи и, видно, очень хотел услышать что-нибудь от нее в ответ. Он уже даже готов был просить у нее прощения за столь вызывающее поведение — ведь он мучил беднягу, пугал саблей. Но черепаха молча и горделиво сделала еще шаг и так поклонилась, что невольно задела мордой плечо Абитая. — Ничего, ничего, — пробормотал смущенный Абитай, извиняя черепаху за столь неуклюжий выпад, и пошел боком, вдоль стены, помогая ей.

Всю жизнь чувствуя себя ущемленным на господской службе, Абитай вдруг проникся к черепахе — существу столь же несчастному — братским состраданием.

Наши тестудологи наблюдали за всей этой трогательной картиной, понимая, что Абитай, одинокий и чужой в их ученом обществе, наконец нашел себе собеседника и приятеля, несмотря на весь его нелепый вид.