Черепаха - [2]

А он все ходил за мной, все проявлял классовую бдительность, бубнил, заклинал:

- А у нас лучше. Товары - качественнее. Продукты - натуральнее. Что это вы покупаете? Кофейник? Да у меня таких кофейников дома... пять. Это - кока-кола? Не пейте! Наш лимонад - лучше.

Я вспомнила, как одно время у моих детей была нянька. И вот она время от времени подбиралась ко мне и с лучезарной улыбкой говорила:

- Олеся, какая же все-таки Мария Ильинична Ульянова была замечательная женщина!

В конце концов, мы были вынуждены с ней расстаться, и она писала на меня доносы в Союз писателей, что я не имею никакого уважения к семье Ульяновых. Секретарша Марь Иванна мне их потом зачитывала по телефону.

Ну и здесь я не выдержала заклинаний, надерзила этому Эн с Точкой:

- Не понимаю, как вас там в вашем Союзе писателей держат? Неужели не поминают структуралистское прошлое? Или просто - гоняют за пивом. Признайтесь, а? Ведь они не могут вас принимать всерьез. Отчество у вас басурманское и выговор подозрительный.

Хмыкнул, поджал губы, обиделся. Наконец, подыскал аргумент:

- Почему же для хорошего человека и за пивом не сбегать? Владимир Иванович Гусев - очень хороший человек.

Больше он со мною не разговаривал, то есть продолжал что-то бормотать, но уже не мне, а куда-то в пространство, хмыкал себе под нос, жестикулировал, восклицал.

После того, как Советский Союз обвинили в оппортунизме, всю страну покрыли бетонные доты, угрожающее число которых подползло к миллиону, так что каждая албанская семья, в случае чего, если к ней ненароком вдруг протянется из темноты "братская рука помощи", могла окопаться в персональном укреплении и вести оттуда прицельный огонь по отзывчивому "старшему брату". Разлюбив русских, албанцы тогда тут же полюбили китайцев, и Желтый Брат научил их раскопать горы в форме террас, чтобы на них можно было с легкостью выращивать солнцелюбивый виноград и тучные злаки. Доверчивые албанцы вышли на многолетний субботник и изрыли свои скалы так, что они легли ступенями, спускающимися в преисподнюю и восходящими к свету. Но братья с берегов полноводной Янцзы и преизобильной Хуанхэ ничего не сказали об оросительных системах, которые могли бы питать под палящим солнцем молодые посевы. И вскоре скалистые лестницы заросли колючками и бурьяном.

Говорят, еще совсем недавно в албанских горах шумел густой лес и пели птицы. Но в одну из зим сюда пришли коммунисты и вырубили леса "на растопку", оставив после себя лысые горы в складках террас и пупырях дотов.

Эн с Точкой лазал между дотами, гладил горячий бетонный панцирь, пытался даже усесться сверху - шофер его подсаживал, фотографировал - то с напряженно-серьезным, даже идейным лицом, то с туристической улыбкой, то с биноклем у глаз. Это чтобы потом Эн с Точкой мог показывать фотокарточки родным и близким: "А это я за границей".

- Ваши соратники по Интернационалу постарались! - съехидничала я, указывая Эн с Точкой на тоскливый разор.

- А ваши американцы покупают себе Албанию своей пепси-колой! - огрызнулся он.

Американцы действительно начинали уже "покупать" Албанию: нам с нашей "культурной программой" было не угнаться за ними. В университете студенты, изучавшие английский, были снабжены компьютерами и новейшими программами, в то время как на русском отделении - кривились допотопные парты и со стен смотрели выцветшие стенды с Лениным и Горьким. Что мы могли им предложить? Две коробки подержанных и довольно случайно подобранных русских книг?..

Как-то вечером, в гостях, под песню о том, как "паренька приметили, и в забой отправился парень молодой", исполненную хором албанских товарищей, мой спутник расслабился и, по всей видимости, преизрядно "принял на грудь", потому что вдруг расчувствовался и стал мне рассказывать, как он ходил в приближенных Лотмана и как ему за это всыпали под первое число: вызывали куда следует, а кроме того - рассыпали набор его первой "модернистской" книги стихов. Мне стало его жаль. Еще бы - вон как пуганули его, беднягу. Даже в партию вступил. И так его разморило, что он вдруг и на Союз писателей свой попер, и перед кем?

- В общем-то хамы они там, - признался он. - Унизительно с ними иногда бывает...

Как-то я с ним внутренне примирилась. Подумала, нехристианское это дело осуждать. Может, подумала, человек он вполне хороший, а вот - боится теперь, трепещет...

Утро, очевидно, застало его врасплох: должно быть, в ужасе он вспоминал свои ночные откровения. Во всяком случае, он вдруг сделался чрезвычайно суров ко мне, вовсе перестал со мной разговаривать и теперь поступал как бы мне наперекор, как бы даже назло. Если я брала в ресторане рыбу, он - котлету. Если я - компот, он - кисель. Я - сыр, он - колбасу, а ведь раньше ни на йоту не отклонялся от моего рациона. Я даже подозревала, что он держит меня не только за телохранителя, но и за дегустатора: я съем кусочек, тогда и он съест. Я сделаю глоток, и он сделает. Но теперь - шалишь! Независимый человек, ест то, что сам пожелает.

Нас повезли на Адриатическое море, я полезла купаться, он забился в кусты:

- Наше Черное море лучше.