Череп под кожей - [10]

Стояла нетипичная для сентября жара, и в заваленном бумагами душном кабинете в задней части магазина пахло как в берлоге. Гаскин, с белым худым лицом, цепкими маленькими руками и в потертом жилете из молескина, суетился подобно настырному грызуну. Вот он наконец отпер ящик стола и с благоговением выложил перед любимым покупателем находки, собранные за последние четыре месяца. Набор с графином из голубого бристольского стекла с гравировкой в виде виноградной лозы был очень красив, но включал всего пять предметов, а Горриндж предпочитал полные комплекты. Одна из пары веджвудских ваз по проекту Уолтера Крейна оказалась с небольшим сколом, и он удивился, что Гаскин, знавший о его стремлении к совершенству, потрудился сохранить их для него. А вот с изысканно украшенным меню приема, который устраивала королева в Виндзорском замке 10 октября 1844 года в честь пожалования королю Франции Луи Филиппу титула рыцаря ордена подвязки, ему очень повезло. Горриндж подумал, что было бы забавно подать те же блюда в замке на Корси в годовщину этого события, но напомнил себе о пределах кулинарных возможностей миссис Мунтер и числе гостей, которых он может принять.

Однако самое лучшее Гаскин приберег на потом. С привычным для него серьезным видом, как человек, служащий некую мирскую мессу перед ревностным католиком, он вытащил две тяжелые траурные броши в великолепном обрамлении из черной эмали и золота. Вокруг завитков и лепестков каждой из них была причудливо закреплена прядь волос. За ними последовал черный траурный чепец, все еще лежавший в шляпной коробке, в которой его доставили, и мраморное изваяние пухлой детской ручки на фиолетовой бархатной подушке. Горриндж взял чепец в руки, поглаживая гофрированный атлас – воплощение претенциозной печали, – и задался вопросом, что произошло с его владелицей: последовала ли она в могилу за своим супругом, уснув вечным сном слишком рано и не пережив горя, или чепец, хоть и дорогой, просто ей не понравился? И он, и две броши станут прекрасным дополнением к коллекции в спальне замка на Корси, которую он называл «memento mori»[10]. В нее входили викторианские реликвии, связанные с миром усопших: посмертные маски Карлайла, Рескина и Мэтью Арнольда, траурные, в черных рамках открытки с рыдающими ангелами и сентиментальными стихами, памятные чашки, медали и кружки, целый гардероб из траурной одежды – черной, серой и цвета лаванды. В эту комнату Кларисса вошла лишь один раз, содрогнулась и с тех пор притворялась, будто ее не существует. Однако он с удовольствием отмечал, что если среди его гостей попадались влюбленные, независимо от того, встречались ли они в открытую или таились от других, то они периодически ночевали там. Горриндж находил в этом сходство с тем, как шлюхи восемнадцатого века совокуплялись с клиентами на могилах кладбищ в Ист-Энде, со злобой и легким презрением наблюдая за этим симбиозом эротизма и смерти, как и за другими человеческими слабостями, которые были ему чужды.

Наконец он сказал:

– Я возьму их. И, наверное, мраморное изваяние тоже. Где вы это нашли?

– На закрытой распродаже. Думаю, эти памятные вещицы не имеют отношения к реальному погребению. Владелец заявил, что это копия одного из мраморных изваяний частей тела королевских детей из резиденции в Осборне, которые создавали для королевы Виктории. Возможно, это ручка наследной принцессы.

– Бедная Вики! Если вспомнить о ее суровой матери, и сыне, и Бисмарке, можно сказать, что она была не самой счастливой из принцесс. Перед этой вещицей почти невозможно устоять, но не по такой цене.

– Подушечка – это оригинал. А если перед нами ручка принцессы, то это, вероятно, уникальный экземпляр. Насколько мне известно, других копий из Осборна не существует.

Они, как обычно, начали торговаться, но Горриндж почувствовал, что Гаскин делает это не вполне искренне. Он был человеком суеверным, и мраморное изваяние, к которому он, похоже, не мог заставить себя прикоснуться, видимо, одновременно завораживало и отталкивало его. Он жаждал от него избавиться.

Едва они успели завершить дело, как в дверь позвонили. Гаскин пошел открывать, а Горриндж поинтересовался, может ли он воспользоваться телефоном. Ему вдруг пришло в голову, что если он поторопится, то успеет на поезд, который отправляется раньше. Как всегда, на звонок ответил Мунтер.

– Замок Корси.

– Это Горриндж, Мунтер. Я звоню из Лондона. Я все-таки понял, что успею на поезд, который уходит в два тридцать. Буду на пристани в четыре сорок.

– Очень хорошо, сэр. Я дам соответствующие указания Олдфилду.

– Все в порядке, Мунтер?

– Вполне, сэр. Сегодняшнюю генеральную репетицию едва ли можно назвать успешной, но, насколько я понимаю, сами актеры остались довольны.

– А освещение в удовлетворительном состоянии?

– Да, сэр. Если можно так выразиться, в труппе больше талантливых электриков-любителей, чем актеров.

– А миссис Мунтер? Вам удалось пригласить кого-то ей в помощь на субботу?

– Не совсем. Две девушки из города не смогут приехать, но миссис Чемберз привезет внучку. Я поговорил с девушкой, и у меня сложилось впечатление, что она очень положительно настроена, хоть и неопытна. Если гастроли на Корси станут ежегодными, сэр, возможно, нам придется задуматься о том, чтобы привлекать новых работников, по крайней мере на одну неделю в течение года.