Череда - [18]

В квартире стояла тишина, и Людмила Макаровна подумала, что вот как тихо теперь, а часа через два будет гомон, шум. Еду, так красиво теперь расставленную, украшенную, перековыряют, размажут по тарелкам. «Но почему не идет муж? Дочь ведь сказала ему, что я его зову». Она собралась крикнуть еще раз, чувствуя, что в груди собирается раздражение, но в это время послышались шаги и муж, держа в руках развернутую газету, зашел в спальню. Он был в черных спортивных брюках и в синем свитере, на ногах тапочки без задников, как обычно ходит дома, лицо будто после сна, слегка припухшие глаза и отекшие щеки. Ему, видно, не очень хотелось вставать со своего кресла, и пришел он только потому, что звала жена, не хотел быть невнимательным в день ее рождения.

– Брось ты эту газету, – немного капризно и вместе с просьбой в голосе сказала Людмила Макаровна. – Я так устала, а тебе и дела нет, если помочь не можешь, то хоть бы посочувствовал.

Павел Иванович искал глазами, куда бы положить газету, положив ее на свою кровать, сел в ногах возле жены, сказал покорно, с шуткой:

– Ну вот, сижу, сочувствую…

Людмила Макаровна видела, что муж пробует шутить, не хочет раздражать ее, согласен терпеть даже ее капризы, но обмануть ее было трудно, она понимала, что муж заставляет себя так делать, что он, возможно, сдерживается, чтобы не сказать ей что-нибудь резкое, что настроение у него совсем не такое, как он хочет это показать. Но и она постаралась притвориться, что этого не замечает, доверчиво пожаловалась:

– Даже дурно, тошнит, так устала.

Павел Иванович, кажется, немного ожил, будто после сна пришел в себя.

– А зачем тебе каждый раз надрываться? – сказал с упреком. – Сделала бы каких-нибудь бутербродов, вино, коньяк поставила – и хватит. Так нет, готовит каждый раз, как на роту солдат.

Людмила Макаровна вздохнула.

– Миленький, солдатам не дают того, что я приготовила, солдатам – борщ да кашу, а у меня, как говорят, и пареное, и вареное, и так кусками.

Когда Людмила Макаровна сказала, что солдатам дают борщ да кашу, Павел Иванович опять будто увидел Таню с тарелкой красного борща на подносе и даже поморщился. Но надо было поддерживать разговор с женой, то, что вспоминалось, не для нее, то из его жизни.

– Тем более, – сказал он. – Что наши гости, голодные ходят, диковинка для них твое пареное и вареное?

Людмила Макаровна легла выше на кровати, поправила под головой подушечку.

– Вот скажи: а когда ты к людям в гости приходишь, тебя там бутербродами угощают? Небось так и глядишь на стол, чтоб вкусное что-нибудь выбрать. Просто у людей мужья не такие, как у меня, твой декан и рыбу умеет фаршировать, и заливное приготовить, а Верин Володя – тот все делает, когда какой-нибудь праздник, она и рук не прикладывает, только поможет что-нибудь, если у нее есть охота.

Павел Иванович улыбнулся.

– Вот уж действительно женская логика – начала с бутербродов, а кончила Вериным Володей. Просто мода у вас такая пошла, хотите выставить себя одна перед другой. Заелись все, что попало есть не хотите, вот и выдумываете.

Жена, кажется, не обиделась, она даже согласилась.

– Что ж, – сказала он, – может, в твоих словах какая-то правда и есть, но я не хочу быть умнее других, как люди, так и я. И тебе раньше это, по-моему, нравилось, не знаю, почему последнее время ты изменился, начинаешь меня упрекать.

Павлу Ивановичу стало неловко, – видно, и вправду он в последние дни изменился, и жена начинает это замечать.

– Я не упрекаю тебя, – сказал он виновато. – Может, старею уже, ворчать начинаю.

Людмила Макаровна наклонилась к мужу, поцеловала его в щеку.

– Стареешь, миленький, вон сколько уже седых, – провела она пальцами по его виску, где между темных волос поблескивали и седые, хотя еще не очень густо. – Но попрошу тебя, побудь еще хотя бы сегодня молодым, в день моего рождения, потому что ты своим настроением испортишь мне всю обедню. А теперь давай одевайся, и мне пора, – глянула она на часы, стоявшие на тумбочке между кроватями. – Вон, седьмой час, скоро гости начнут собираться.

Людмила Макаровна встала, подошла к зеркалу, внимательно посмотрела на свое лицо. Видимо, лицо свое ей не очень понравилось, потому что она вздохнула, провела пальцами под глазами, словно хотела снять паутинки, которые свило злостное насекомое – время. Провела ладонями по щекам. Наклонилась, открыла тумбочку, на которой стояло зеркало-трюмо, достала белую круглую баночку, потом еще одну баночку, стеклянную, с синей крышкой.

Открыла белую баночку, понюхала, затем ковырнула пальцем. Сначала нанесла по кучке крема на лоб, на подбородок, на нос и щеки, потом обеими руками начала растирать по всему лицу.

Павел Иванович подошел к ней сзади, посмотрел на себя в зеркало, поверх головы жены, сказал, проведя себе ладонью по щеке.

– Побриться еще раз, что ли…

– А и побрейся, – ласково сказал Людмила Макаровна. – И сорочку надень новую, ту, что я тебе недавно купила, она лежит на верхней полке в целлофане, еще не развернутая.

Павел Иванович оглянулся, будто ища что-то, увидел газету на своей кровати, взял ее, сложил, пошел бриться, одеваться.