Чердак дядюшки Франсуа - [2]
Вот почему Барбара Менье нисколько не удивилась, что Леду готов внести свою лепту — пять франков, чтобы не допустить ареста поэта.
Дом, в котором жили Менье, заселяли люди различных сословий и состояний. Первый этаж занимал почтенный банкир. Во втором, где квартира была менее роскошной, но всё же предназначалась для людей выше среднего достатка, проживал крупный чиновник. В третьем этаже, в ещё более скромном помещении, расположился известный парижский букинист, владелец книжной лавки и кабинета для чтения в Пале-Рояле, Жак Менье и парикмахер Леду. Четвёртый этаж занимала семья бакалейного торговца.
В то время многие важные особы не имели собственных особняков, и никого не удивляло, что банкир Лепелетье и чиновник по казённым имуществам Лефок жили бок о бок с букинистом Менье и парикмахером Леду. Соседи не поддерживали знакомства между собой, но считали обязательным ежедневные соседские вопросы: «Хорошо ли вы спали?», «Как здоровье?», «Какая сегодня погода?», «Неужели опять дождь?» — и другие в том же роде, на которые и не ждали ответа.
Поговорив с парикмахером, Барбара отправилась на кухню, к своим хозяйственным обязанностям. Но мысли о любимом поэте, неутомимом творце куплетов и песен, которые распевал весь Париж, не давали ей покоя.
— Жаль, Морис, что ты не был вчера на чердаке у дядюшки Франсуа. Жак Менье рассказывал о переменах в кабинете министров, да так интересно, что я просто не заметил, как пролетело время. То, что знает он, — в газетах не прочтёшь. Ведь чего только не услышит он в своём кабинете для чтения, кого только там не встречает! Так вот, между прочим, Менье утверждает, что, хотя Виллель больше не министр, он остаётся главной пружиной, и наш король…
— Так ты, Жером, значит, вчера был опять на чердаке?..
— Да, и скажу тебе, нет для меня большего удовольствия, чем слушать рассуждения Менье, Клерана и самого дядюшки Франсуа…
— А дядюшка всё упорствует, превознося Наполеона?
— С этим он и умрёт… Постой, что это за крик?! Никак, там дерутся?..
В самом деле, до студентов Мориса и Жерома долетели крики, возмущённые возгласы, топот ног. Оба опрометью бросились в длинный коридор, ведущий к входной двери, откуда доносился шум.
Политехническая школа, расположенная на улице Суффло, гудела как растревоженный улей. И вестибюль, обычно многолюдный только когда студенты собирались с утра на лекции или спешили по окончании занятий домой, сейчас, хотя часы едва пробили двенадцать, был переполнен. Студенты кольцом окружили двух людей, катавшихся прямо по полу. Один из них был дюжий, толстый швейцар Жан, которого друзья без труда узнали. Другой?..
— Да ведь это Ксавье Гийу!
— Может ли быть?
Всегда сдержанный и уж отнюдь не забияка — он теперь вдруг сцепился, и с кем?! С Жаном. Это вызвало удивление его друзей.
— Ксавье! Ксавье! За что это ты его?! — крикнул Морис.
— Если он так его колошматит, то уж верно за дело! — Пытаясь разнять дерущихся и перекричать их, Жером схватил Ксавье за рукав.
Но, не слушая товарищей, Ксавье продолжал осыпать колотушками толстого швейцара в ливрее с галунами.
Из аудитории уже бежали и другие студенты, привлечённые дракой.
— Если бы вы знали, в чём дело, вы ещё добавили, бы этому негодяю! — сказал Ксавье, оторвавшись от швейцара и с трудом переводя дыхание.
Будь время другое, швейцар, которому перепал не один тумак от набежавших студентов, не спустил бы им так просто этой драки. Но теперь начальство было обеспокоено мятежным духом учащихся, то и дело выходивших из повиновения. Поэтому оно старалось мирно улаживать все возникавшие конфликты. И швейцар поспешил скрыться в одном из длинных институтских коридоров. Его не задерживали.
— Что случилось? Чем он провинился?
— Смотрите, — поправляя растрепавшиеся волосы и пострадавшую в драке форменную тужурку, Ксавье торжествующе показал сжатую в кулаке и сильно измятую бумажку — объявление, написанное крупным размашистым почерком.
Ксавье тщательно разгладил её и прочёл вслух, а студенты с любопытством заглядывали через его плечо в чётко написанный текст:
— «Господа!
Студенты-политехники несомненно захотят соревноваться с другими в деле подписки в пользу Беранже, с которого, за его песни, правительство постановило взыскать огромный штраф Но так как конторы, где принимают пожертвования, расположены далеко, мы решили с этой целью организовать филиалы. Я, господа, уполномочен одним из друзей Беранже принимать приношения от всех тех, кто захочет их передать через меня.
К. Гийу».
Всем присутствующим было хорошо известно, что песенки Беранже очень досаждали правительству Карла X. В своих стихах, тотчас превращавшихся в песни, он, избирая темой повседневную парижскую жизнь, порой завуалированно, порой без обиняков зло высмеивал Бурбонов и показывал, что Реставрация[1] ничего не дала народу. Она не предоставила ему никаких прав и не принесла стране желанного благосостояния. Титулы и богатство по-прежнему в почёте.
Чего только не претерпел бедный поэт! Кары так и сыпались на него: тюрьма, непосильные штрафы, конфискация песен и стихов прямо в типографиях, в которых они печатались, закрытие типографий, снова штрафы и тюрьма…
