Черчилль шутит - [13]
Носороги стояли посередине равнины, примерно в пятистах ярдах… вовсе не животное двадцатого века, но дивный, угрюмый зверь, забредший из каменного века… Велик моральный эффект наступающего врага. Все выстрелили. Тяжеловесный зверь продолжал наступать, будто он был неуязвим, будто он был машиной, непроницаемой для пуль, нечувствительной к боли и страху. Еще тридцать секунд, и он будет здесь… Есть время для созерцания, с некоторой отстраненностью, время признать, что именно мы здесь агрессоры, именно мы вызвали конфликт своим неспровоцированным нападением с намерением убить мирное травоядное. Время подумать, что если есть в отношениях человека и животного такие вещи, как правда и неправда, – а кто скажет, что нет? – то правда ясно на стороне носорога… В конце, однако, остается шкура, остается рог, остается туша, над которой уже начали кружить стервятники.
Черчилль о своем скакуне Колонисте Втором:
Я сказал ему, что это очень важный забег, и если он его выиграет, ему никогда больше не придется участвовать в скачках, а можно будет проводить все время в приятной женской компании. Колонист Второй не смог сосредоточиться на забеге.
Я по-прежнему верю, при всей громадности и грозности мировой политики, что личные контакты с нужными людьми в нужном месте в нужное время могут еще сыграть важную роль в достижении мира (1955).
Сидя в правительстве, политик не представляет, как чертовски трудно приходится простому народу.
Когда опасность на расстоянии, когда есть достаточно времени, чтобы приготовиться к встрече с ней, можно – и должно – бить в набат. Но когда опасность близка и в оставшееся время уже невозможно сделать многое, нет пользы в том, чтобы распространяться об ошибках и небрежностях ответственных лиц. Время пугаться – тогда, когда беды могут быть исправлены. Когда же их нельзя полностью избежать, их нужно встретить смело.
Нет ничего проще, дешевле и бесполезней, чем критиковать опасный и непредсказуемый ход войны post factum.
Министр или президент во главе некой огромной сферы деятельности, чьи практичные решения из часа в час влияют на множество важных дел, более не является магической фигурой. Напротив, его видят, и – что наиболее важно, он видит себя, как вполне обычный гражданин, занятый в нынешнее время некоторой работой больших размеров. Вопрос, однако, в том, способно ли такое отношение произвести в этом человеке чувство лидерства.
Вы всегда можете рассчитывать, что американцы сделают правильно – после того, как перепробуют все остальные варианты.
Успех сделан из способности терпеть поражение за поражением без потери энтузиазма.
Никакая чрезвычайная ситуация в государстве, помимо, пожалуй, начавшегося военного вторжения извне, не должна как-либо ограничивать свободу парламентской дискуссии (1901).
Никакой народ в мире не получил столь много словесной симпатии и столь мало реальной поддержки, как буры. Будь я бурским бойцом на поле брани – а если бы я был буром, я, надеюсь, был бы бойцом на поле брани, – на меня все эти заявления о сочувствии не произвели бы никакого впечатления.
Если буры останутся глухи к голосу разума и слепы к руке дружбы, если они отвергнут все попытки переговоров и пренебрегут всеми условиями, тогда, восхищаясь их решимостью и выдержкой, мы сможем лишь надеяться, что наш народ в том деле, какое он считает правым, выкажет столь же твердую решимость и столь же устойчивую выдержку.
Рискну думать, что правительство Его Величества было бы неправо запретить своим военным командирам какие-либо методы ведения войны, которые оправданны прецедентами, установленными европейскими и американскими генералами в последние пятьдесят или шестьдесят лет.
Долгом таких членов парламента, как я, которые представляют большие общины рабочего класса, является донести до правительства тот факт, что страна не желает считать цену войны до тех пор, пока эта война не выиграна.
Коль уж вы имели несчастье быть вовлеченным в войну, нет цены слишком высокой за быстрый и победный мир.
Я всегда замечал, что когда радикал увлекается империализмом, он заражается им в очень острой форме.
Если талант военного министра может быть измерен количеством денег, добываемых им у своих коллег для военных целей, досточтимый джентльмен непременно войдет в историю как величайший военный министр, когда-либо бывший у нашей страны.
Я знаю, как некоторые солдаты отзываются об этом [законопроекте].
У меня не хватит духу повторить их выражения здесь, но я буду счастлив осведомить заинтересованных членов парламента в частном порядке.
Палате общин следует иметь более широкий вид на наши имперские обязательства, чем тот, что доступен из окон военного министерства.
Это полузабытый эпизод, ибо он попал в тот период сумерек, что находится между яркими вспышками газетных скандалов и спокойными лучами лампы истории.
Я был воспитан думать, что генералы существуют для армии, а не армия для генералов.
Европейская война не может быть ничем иным, кроме жестокой, душераздирающей борьбы, которая – если мы хотим вкусить горькие плоды победы – потребует все человеческие ресурсы нашей нации, полное прекращение гражданского экономического производства и концентрации всей жизненной энергии на одной цели.