Чемодан пана Воробкевича - [3]

«Но ведь рожь эта — колхозная… — мелькнула вдруг мысль, но он сразу же обозлился на себя: — Увидим, что крестьянам останется… Говорят, весь урожай отсюда вывезут — в селах ничего не будет, под метелку подчистят…»

Дмитро сжал автомат — стало больно, словно у него самого забирали последнюю краюху. Сердце переполнила злоба — стрелял бы и стрелял в этих голодранцев, что шумят возле сельсовета, будто настоящие хозяева! Еще вчера ходили в драных штанах — собачье быдло, — а теперь колхозники. Посмотрим, что с вами будет потом, большевистские подпевалы!

И сразу Дмитру стало стыдно: ведь он потому и ушел к бандеровцам, чтобы дать свободу всем, чтобы была и вправду свободная Украина. Значит, и для тех, в драных штанах. Почему же они шумят возле сельсовета, а ему приходится вот так — крадучись и ночью?..

Снова вспомнил слова учителя, что народ — несознателен, а большевики — большие демагоги: задергали людей, обвели вокруг пальца. Надо поднимать народ на борьбу и начинать с уничтожения самых вредных агитаторов. Как этот Тымчишин.

На этой мысли Дмитро успокоился. А минуты текли, и снова затошнило от вони гнилой картошки.

Первым насторожился Каленчук. У него был нюх и слух зверя — он еще издали услышал голоса. Ничего не сказал, только тихо похлопал Дмитра и Стецкива по плечам и скользнул к двери в угол. Дмитро притаился за бочкой. Грицко занял позицию с другой стороны наружной двери.

Голоса приближались. Дмитро представил себе Каленчука: худое лицо с хрящеватым носом, бледное от нетерпения, и большие неподвижные зрачки. Не позавидуешь тому, кто попадет Каленчуку в руки.

Уже слышны даже отдельные слова. Остановились у хаты, оканчивают разговор.

— Ты, Федор, правильно сказал: если вовремя управимся с ранними, развяжем себе руки.

Значит, их уже двое.

— Вот ты и проследи, чтобы жатки были отремонтированы… — Это в ответ.

— А тетка Михайлина, и кто ее за язык только тянет! — прогудел кто–то басом. — Тут важный вопрос, а она — керосина нет в кооперации…

— Бестолковая, а вредная… кричит…

Еще двое.

— А и правда, почему керосина нет? — снова тот же голос. Очевидно, он и есть, Тымчишин, председатель колхоза.

— Понимаешь, райпотребсоюзовская машина испортилась…

— А ты лошадьми! — вмешался хриплый голос. — Или в сельсовете уже и лошадей нет?

Пятый. Не многовато ли?

— Этак мы никогда не придем к согласию, — оборвал Тымчишин, — завтра договорим! Спать хочется.

— Ну, бывай…

— Не забудь, Федор, с утра — в кузницу.

Каленчук нетерпеливо переступал с ноги на ногу. У него свои счеты с Тымчишиным: это ведь в Юхимовом доме, что в самом центре Качаков, теперь правление колхоза, а бывшая Юхимова лавка называется сельпо.

— Бывайте, ребята… — зевнул председатель.

Дмитро щелкнул автоматом, ставя на боевой взвод.

— Тише, черт! — прошипели от двери.

— А может, ко мне? — загудел знакомый бас. — Поужинаем, да и по случаю собрания…

— Неудобно, — засомневался председатель, — дети уже спят.

— А мы на кухне. Иван рядом живет, еще за бутылкой сбегает…

— Оно бы не помешало, — поддержал хриплый голос, — а то все время навоз да жатки…

— У меня и заночуешь. — Тот же бас. — Надежнее: тут же магазин и охрана.

— Кто его знает, где надежнее? — все еще колебался председатель, но чувствовалось, что предложение пришлось ему по душе. — А потом…

Каленчук шепотом матюкнулся.

Голоса затихли, Дмитро все еще сидел за бочкой, припав к автомату. Каленчук брякнул щеколдой на двери. Сказал на удивление спокойно:

— Не повезло. Надо же такое: шел уже человек домой… Нет бога на небе!

— А может, того?.. — предложил Стецкив. — Я знаю, куда они…

— Будто я не знаю! — окрысился Отважный. — Слышал ведь, их пятеро или шестеро, да еще и возле магазина на «ястребков» напоремся.

— Обидно… — не сдавался Грицко.

— А мне не обидно? — Каленчук немного приоткрыл дверь, и Дмитру показалось, что понюхал воздух. — Идем, — злорадно крикнул он, — хоть немножко отведем душу!..

— А может, того… петуха пустим председателю? — предложил Грицко. — Все–таки полегчает.

— Дурак. Это же не хата, а г… Новую, лучшую поставит и еще посмеется над нами! — Каленчук скрипнул зубами, и даже в темноте было видно, как яростно сверкнул глазами.

Двинулись вдоль плетня. Каленчук вел уверенно, действительно знал каждую тропинку, будто был здесь вчера. Лишь однажды остановился на перекрестке, заколебался, но сразу повернул направо, через мостик над маленькой речкой.

— К Ковтюху? — догадался Стецкив. — У меня на него давно чешутся руки…

— Вот и позабавимся… — сухо засмеялся Каленчук, словно закашлялся, и тот, кто знал его, сразу понял: Ковтюху не миновать беды.

— Директор школы, — пояснил Дмитру Стецкив. — Падло вонючее, развел в селе комсомолию.

Парень кивнул. Все равно: Ковтюх так Ковтюх.

Но директору было суждено еще пожить. До школы осталось еще немало, когда увидели хату со светящимися окнами. Грицко перебежал улицу, заглянул и тихонько свистнул.

Через плохо задернутую занавеску увидели часть комнаты — стол и сидевших за ним. Пожилой мужчина и девушки рассматривали что–то в газете. Еще кто–то, в офицерском кителе, с фотоаппаратом через плечо, быстро писал карандашом в блокноте. Он сразу привлек внимание Каленчука.