Чемодан миссис Синклер - [47]

А если бы она действительно забеременела? Как бы она объяснила все это Яну? Почему-то Дороти была уверена, что Ян непременно приедет к ней. Ему она могла бы рассказать правду, но поверил бы он ее рассказу? Наверное, посчитал бы случившееся вполне нормальным. Как-никак официально Альберт оставался ее мужем.

Что теперь терзаться пустыми вопросами? Нет никакого ребенка. Она одна-одинешенька: опустошенная, униженная, страдающая от кровотечения. Не о чем говорить, не в чем признаваться.

Как Дороти ни старалась, ей не удавалось зарифмовать строки. Тогда она оставила попытки и начала просто записывать слова в той последовательности, в какой они появлялись. Похоже, этого им и было надо. Ведь у слов была своя жизнь. И наконец они сложились в стихотворение. Дороти чувствовала, что впервые написала свое стихотворение по-настоящему. Она останется единственной его читательницей и критиком. Показывать свои сочинения кому-либо она не собиралась.

Слова, перенесенные на бумагу, она перечитывала то поздним вечером, то ранним утром. И эти слова искренне ее удивляли, давая ей странное, непривычное ощущение силы. Чем-то это было похоже на бег по пустынному песчаному берегу, когда песок под ногами одновременно мягкий и жесткий, а твои ноги и все тело полны молодой безграничной энергии. Это был глоток свободы. Освобождение. Но от чего – Дороти так и не могла понять.

18

Какие мучительные сны!

Женщина стоит перед ним на четвереньках. С закрытыми глазами. Самая женственная из женщин, которых он любил. Притворяется скромницей. Он вскрикнул… должно быть, не один раз… и к его койке подбежала медсестра. Она явилась внезапно и тихо, будто привидение. Обычно к нему подходила девятнадцатилетняя Сильвия – белокурый ангел с младенчески чистой кожей. Она касалась прохладной ладонью его пылающего лба и тихо шептала слова утешения. Потом брала его левое запястье и проверяла пульс, подчиняющийся неровному биению сердца. Время Сильвия засекала по часикам, прикрепленным к нагрудному карману. Совсем как амулет.

Ему снова больно?

Да, но это совсем не та боль, о какой говорило это милое создание. Вряд ли ей знакома такая боль.

Боль в раненой руке была пустяком по сравнению с сердечной болью, а та, в свою очередь, была пустяком по сравнению с его телесным желанием. Любовь отошла на задний план. Ян признавался себе, что сейчас находится во власти неприкрытой похоти и что его порывы в высшей степени вульгарны. Должно быть, Сильвия и другие медсестры это тоже заметили. Они мыли и одевали Яна. Они видели его голым. Но его это не смущало. Чего тут стыдиться? Он родился мужчиной.

Яну отчаянно хотелось снова усесться за штурвал «харрикейна», снова оказаться среди своих ребят. Он хотел и дальше убивать немцев. Тоже безудержная страсть, сродни сексуальной. Порой ему трудно было понять, где заканчивалась одна и начиналась другая. В моменты мучительного просветления он спрашивал себя, не вызвано ли его возбуждение мыслями об одной англичанке.

Дороти. Доротея. Ян с неимоверным трудом мог заставить себя произнести ее имя полностью.

Миссис Дороти Синклер.

Койка в госпитале была достаточно удобной: прочной, застеленной белоснежным бельем. Правая рука, донимавшая Яна, оказалась сломанной. По словам врача, варварски сломанной в нескольких местах. Теперь она до конца жизни будет подводить его в самые неожиданные моменты. Из услышанного Ян уяснил, что рука будет чувствовать погоду и вообще болеть без причин, добавляя ему раздражения. Но он остался жив и в целом хорошо себя чувствовал. Врачу он заявил, что на следующей же неделе вернется в строй.

Вот только ранили его в правую руку. Писать сейчас он не мог. Ян подумал было попросить медсестру, но не стал. Он не хотел, чтобы даже такой ангел, как Сильвия, слышала слова, адресованные другой женщине. Все здешние медсестры были молодыми, хорошенькими девушками, в меру самоуверенными и кокетливыми. По крайней мере, с ним. Когда состояние позволяло, Ян слегка флиртовал с ними, но больше из вежливости. Славные девушки, у которых тяжелая работа. Но ни к одной из них Яна не влекло по-настоящему.

Пришел новый врач. Присел на койку, представился: доктор Бертон. Не утомит он Яна, если они немного поговорят? Ян сразу понял: перед ним главный врач госпиталя. Он поделился своей догадкой. Доктор Бертон улыбнулся. Что ж, они могут говорить откровенно.

Мысль о столь скором возвращении в строй доктор Бертон назвал неудачной.

– Мы боимся, что умственно вы сейчас не в лучшем состоянии. Вы очень утомлены. Вам необходим более длительный отдых.

– Некогда мне отдыхать, – возразил Ян. – Я нужен эскадрилье.

За окнами был погожий зимний день. Светило неяркое солнце. По синему небу неслись стайки облаков. А в стенах госпиталя текла своя жизнь. Несколько раненых сидели у окна, курили и разглядывали госпитальный сад и окрестные поля. Кого-то куда-то везли на колясках хорошенькие медсестры. Ноги раненых были укутаны одинаковыми одеялами.

Ян вдруг понял: а ведь он даже не знает, где находится. Что это за госпиталь? Похоже, это даже не госпиталь, а большой переоборудованный особняк. Названия Ян все равно не знал. Он думал, его не вывозили за пределы Кента, но мог и ошибаться. Странно, что он до сих пор не спросил у медсестер.