Чемодан миссис Синклер - [43]

Потом, успокоившись, она спрашивала себя: а действительно ли девчонки застигли ее в таком состоянии? Нет! Нет! Но если она действительно забеременела… Все, что ожидало ее в дальнейшем, волновало и будоражило. Однако Дороти старалась сохранять спокойствие и не обращать внимания на тайную драму, которая могла… да, могла сейчас разворачиваться внутри ее. Старалась поменьше думать об этом. Но могла ли она не думать и не мечтать о таком?

Дороти старалась не поддаваться страхам, настоящим страхам. Главным среди них был страх выкидыша. Страх того, что поток крови вынесет драгоценное яйцо из ее чрева – этого источника жизни. Тогда опять все тщательные приготовления ее матки пойдут насмарку. Источник жизни был в ней, на ней, вокруг нее. Он был ею, но она не имела власти над ним и не могла им управлять. Ей оставалось только надеяться.

15

Ян летел, придерживаясь выбранного курса. Он ждал встречи с вражеским самолетом. Вчера он подбил немецкий «дорнье». Стрелял очередями, стремясь, как требовала инструкция, первым уничтожить вражеского стрелка. Попал в топливный бак. Немецкий самолет загорелся и штопором понесся к земле, не в силах вырваться из ее неумолимого притяжения. «Нет более приятного занятия, – думал Ян, – чем уничтожение твоих врагов». Его не занимала судьба экипажа «дорнье». Наверное, все они мертвы. Во всяком случае, он не видел, чтобы кто-нибудь выбрасывался на парашюте. Малая крупица возмездия. Хороший немец – это мертвый немец. По-другому не бывает. Так или иначе, но одной атакой он уничтожил четверых.

День был ясным и настолько холодным, что морозный воздух обжигал уже на малой высоте. Однако холод меньше всего заботил сейчас Яна. Эскадрилья, призванная защищать Лондон от немецких бомб, совершала боевые вылеты днем и ночью. А жестокие бомбардировки города все равно продолжались. Иногда Ян и его ребята действовали правильно. Бывало, допускали тактические ошибки. Летчики гибли почти ежедневно – отличные польские парни. Пока что, сегодня, он жив. И ему предстоит снова оборвать чью-то жизнь. Но его самого не убьют. Ян верил в это.

Он вел постоянное наблюдение за окружающим пространством: по сторонам, вверх и вниз. Доверял своим глазам и чутью. Ян не мог положиться на новое устройство, называемое радиопеленгатором. И отдавать приказы, находясь в воздухе, он тоже не любил, хотя это была его прямая обязанность. Язык не поворачивался произносить сухие, затертые слова команд. Формально эти ребята были его подчиненными. Но когда тебе на земле обрисовали обстановку и поставили задачу, в воздухе ты уже сам по себе. Это на аэродроме и в казарме он может приказывать. А здесь – в бескрайних просторах неба – все равны. Здесь нет законов, зато есть радость полета и адреналин.

«Дорнье» шли звеном. Проклятые бомбардировщики: неуклюжие, вытянутые, несущие смерть. Ян быстро развернул свой «харрикейн» и взмыл вверх, стремясь уйти как можно выше. Выше… еще выше… Он хотел, чтобы солнце находилось у него за спиной. Это всегда давало преимущества. Атаковать немцев сейчас было бы явным безрассудством. «Дорнье» с флангов сопровождали докучливые «мессершмитты»: маленькие, юркие, маневренные и смертельно опасные. При всей ненависти к немцам, Ян восхищался летными качествами этих самолетов. Под ним прошло звено «спитфайров», намеревавшихся вступить с бой с «мессершмиттами». Но двое «мессеров», оторвавшись от общего строя, неслись к самолету Яна. Им удалось проскользнуть мимо «спитфайров». Потом «стодевятки» разошлись в стороны, и Ян мог вести наблюдение только за одним из них.

Развернувшись, Ян выровнял свой «харрикейн» и дал очередь из пулеметов. Мимо. Но куда делся второй «мессер»? Может, им занялся кто-то из англичан? Хорошо, если так. Ян дал вторую очередь по немцу. Черт! Опять мимо. Его пули уходили в небо, а «стодевятка» летела на него, открыв ответную стрельбу.

Никак его подбили? В кабине сильно пахло горячим маслом. Что-то залязгало и загромыхало. Мгновенно проснулась паника – враг не менее опасный, чем немцы. Ян боялся паники и всегда сражался с ней, не давая овладеть собой. Он знал: этот страх и позволял ему оставаться живым. Сейчас он качнул самолет вправо, набрал высоту, выровнял машину, прицелился и снова дал очередь. Наконец-то! Знакомый дымок над вражеским самолетом. Приятно было смотреть, как обреченный «мессер», дергаясь, понесся вниз. Летчик выпрыгнул из горящей машины. Тяжелый парашют напоминал громадного мотылька, распрямившего шелковые крылья. Превосходная цель. Ян мрачно злорадствовал. Он не торопился. Надо подлететь поближе к немецкому летчику, беспомощно болтавшемуся на своем неуклюжем парашюте.

Руководителем полетов у Яна был англичанин: полякам не настолько доверяли, чтобы поручить им руководство своей же эскадрильей. Сейчас в наушниках шлемофона звучал сердитый и испуганный голос этого англичанина. Куда, черт побери, подевался командир?! Почему молчит? Как он смеет молчать сейчас, когда летчики нуждаются в его приказах?

Ян едва прислушивался к крикам этого напыщенного и струхнувшего англичанина. Вот и немецкий парашютист. Виден как на ладони. Ян знал, что нарушает положения Женевской конвенции. Отправят ли его под трибунал? Возможно. Но двое поляков из его эскадрильи уже поступили с немецкими парашютистами подобным образом. И ничего. Это сошло им с рук. Немцы сплошь и рядом расстреливали выбрасывающихся английских парашютистов. Возможно, англичане поморщат носы и этим все закончится. Они «не одобряют». Ну и что? А как насчет массовых нарушений немцами Женевской конвенции, и не только в воздухе, но и на земле? По сведениям из Кракова, нацисты ворвались в больницу и хладнокровно расстреляли лежачих больных. Своих жертв они под дулами автоматов заставляли рыть могилы. Нацисты не щадили даже детей. Они швыряли на землю конфеты, и когда оголодавшие дети бросались подбирать сласти, нацисты смеялись и стреляли по ним. Англичане называли эти сведения слухами, однако Ян не сомневался в их правдивости.