Челтенхэм - [33]

Как раз этим он сейчас и занимался. Подсоединив контакты и предоставив двум искусственным интеллектам выяснять, не завелся ли у них где незваный гость, Диноэл принялся отбирать необходимые походные мелочи. В голове у него, словно трехмерная модель на мониторе, крутился план будущих действий. Выглядел этот план незамысловато: в Институте делать больше нечего, там все ясно, надо срочно закончить дела, исчезнуть из поля зрения бдительного ока Джона Доу (Диноэл поджелудочной железой, прямо-таки островками Лангерганса чувствовал постороннее внимание), где-то в безопасном месте отлежаться, отоспаться, прийти в себя, еще раз все обдумать, взвесить все «за» и «против» и принять решение. Незачем обманывать себя, он догадывался, каким будет это решение, но и понимал – не зря Скиф столько лет вколачивал в него грамоту их ремесла – измотанность, недосып, гнев, раздражение и ворох до конца не осмысленных новостей – плохие советчики в выборе судьбы.

Диноэл давно убедился в бесплодности размышлений о жизненных итогах: сколько ни сиди у погасшего камина, или перед лунным пейзажем, или возле пыльного окна в заброшенном доме и так далее – ничего в голове не прибавится. Озарения и осознание пройденных рубежей имеют дурацкую манеру приходить, не разбирая – время, не время, удобно, не удобно… И тогда – как теперь – приходится отстраниться и поразмышлять, посмотреть со стороны, порой в самый, казалось бы, неподходящий момент – когда до взрыва тридцать секунд, когда вокруг рвется и горит, тебе в самое ухо орут: «Беги!», и не без оснований, а ты вдруг все бросил и призадумался. Да, он загоняет себя в цейтнот – гамлетовские тупые конвойные, время и смерть, ждать не станут, надвигается осенняя сессия КомБеза, зет-куб Тратеры, и дальше Джон Доу получает возможность перейти к аргументам более весомого калибра. Но не собраться с мыслями нельзя, это верный способ упустить шанс, который запросто может оказаться тем самым, единственным.

А сейчас картинка такая. Ликвидировать Диноэла на Тратере до сессии Джон Доу вряд ли решится – это скандал, расследование, повод для разбирательств, все то, что в планы этого хитреца явно не входит. Но устроить так, чтобы Дин до Тратеры попросту не добрался, – ход весьма логичный и более чем вероятный, и это надо иметь в виду, учитывая, что речь идет об очень умелом профессионале с необычайно широкими возможностями.

Подхватив полы проверенного и заряженного до упора плаща, Диноэл сел в машину и взялся за пульт открывания ворот. Уезжая, он всегда мысленно прощался с домом, и бессчетные повторения не превратили эту традицию в формальность. Сейчас он тоже сказал: «До свидания», огляделся и прислушался – не скажет ли дом чего-нибудь в ответ. И дом ответил, и ответ этот вышел до того странным и предостерегающим, что Дин только покачал головой. «Не возвращайся!» – вроде бы шепнули знакомые стены. Вот как. Ничего себе. Ворота отворились, Диноэл съехал по невысокому пандусу и вырулил на дорогу, ведущую к городскому шоссе.

* * *

Покинув Аугсбург, Дин сделал крюк через мюнхенское шоссе и снова въехал на территорию Института, на сей раз в так называемую зону «F» – сравнительно недавно присоединенный участок, бывший пустырь, а ныне лесопарк, где проживала теперь большая часть руководства СиАй. Коттедж директора Института был сооружением даже не фантастическим, а фантасмагорическим. За оградой из чугунных прутьев с головами кобр над раздутыми капюшонами громоздились на разных уровнях не то пять, не то шесть (это откуда смотреть) переходящих один в другой бревенчатых срубов с коньковыми крышами, охваченные галереями, террасами и лестницами с резными перилами; стояли эти чудеса деревянного зодчества не на земле, а на хитрых платформах, подвешенных на стальных тросах к громадным бетонным аркам в стиле модерн. Айвен долго и со вкусом рассказывал Диноэлу, что осуществил проект непризнанного, но великого архитектора, до нашего времени, но в его бумагах обнаружили вершину творческой биографии и все прочее. Дин сначала увидел отпечатки подошв на мокром снегу, а затем и самого поджидающего Айвена в накинутом на плечи черном пальто. Сразу стало ясно, что, несмотря на холода, в доме не топлено по причине отделочных работ, которым не видно конца. Ремонт нельзя закончить, подумал Дин, можно лишь оборвать волевым усилием. Очень волевым усилием. Но ремонт, как никотин и героин, умеет ждать. Впрочем, несмотря на усталый вид, выглядел директор неплохо – стареющий красавец-плейбой с роскошной седеющей шевелюрой.

Айвен Тью был потомственным дипломатом и бюрократом. По отцовской линии он происходил из древнего рода Торнов-Куракиных, по материнской – князей Монако. Его отец, дед, прадед и так далее были послами, представителями, атташе и прочее; в детском саду, в школе, колледже, университете он тоже сидел на соседних горшках и за одной партой с сыновьями, внуками и племянниками таких же послов и атташе, и все в этом духе – круг его знакомств поражал воображение. В тридцать лет он уже секретарь КомБеза, в тридцать пять – ее председатель, прихватил полгода войны и положенные карьерные звездочки, и в сорок с небольшим – директор Института Контакта. Он был блестяще эрудирован, обладал волшебным, генетически заложенным даром ни с кем никогда не ссориться и, самое главное, прекрасно разбираясь во всех тонкостях контактерского ремесла, умудрялся править, ни во что особо не вмешиваясь – по крайней мере, на первый взгляд. Такой подход особенно ценился в научной части контактерского сообщества. С большинством властителей, лидеров, председателей и глав он был, что называется, на дружеской ноге, и благодаря именно его усилиям контактная служба, выйдя из непроницаемых, окруженных завесой секретности стен Херефорда, где царил суровый диктат КомКона, очень естественно влилась в русло международной политики. В их давних отношениях с Диноэлом нелегкую роль поклонника, друга и начальника одновременно Айвен исполнял с необычайной легкостью, органичностью и даже грациозностью.