Человеку нужен лебедь - [19]
— Не шевелись, пока не услышишь мой голос.
Сквозь легкую одежду начал проникать холод неоттаявшей земли, а фуфайка на локтях уже промокла и руки покрылись гусиной кожей. От неудобного положения заныла шея, онемели руки.
Наконец-то далеко за стаей появился на подводе Саенко. Ехал он медленно, как обычно в степи ездят чабаны или пастухи. Дрофы временами оглядывались на него, сперва оставались на месте, потом, продолжая пастись, потихоньку пошли, стараясь уйти с дороги Саенко. Он умело правил лошадьми, направляя дроф на охотников. Видя, что их преследуют, птицы забеспокоились, остановились, уже все подняли головы, рассматривая подводу. Вдруг раздался у них резкий крик, и вся стая торопливо зашагала за вожаком. Саенко вскочил на телеге в полный рост, ударил по лошадям. Они понеслись вскачь.
— Э-э-э-эй-эй!.. Смо-о-три-и-и!
Максим чуть приподнял голову, подтянул руки под грудь, оперся ими, готовясь в нужный момент вскочить и стрелять.
Прямо на него летел огромный самец, он казался вот уже рядом. С трудом удержался, чтобы подпустить дрофича на выстрел. Вскочил, тотчас понял, что допустил слишком близко, надо теперь бить в угон, когда пролетит через голову. Но в азарте все же вскинул ружье, выстрелил, понимая, что дал малое упреждение.
Несмотря на огромные размеры, дрофич летел не тише чирка. Сердце у Максима оборвалось, заколотилось испуганно — промазал! Как перед рукопашной, собрал все силы, сосредоточился, тщательно прицелился в уходящего дрофича, дал вынос и выстрелил. Птица тяжело рухнула наземь.
Только теперь понял, что по стае стреляли и другие. Идя к добыче, огляделся. Сергей держал в руках двух дудаков. Федор, почему-то без шапки, смотрел вслед улетающей стае и громко повторял:
— Упадет!.. Сейчас упадет!.. Па-дает!..
Дрофы скрылись за бугром.
На рысях подскакал Саенко, он еще издали разглядел результаты загона. Осадив лошадей, спрыгнул с зажатым в руках ременным кнутом, направился к Федору. Тот, продолжая смотреть в сторону скрывшейся стаи, нагнулся. Саенко подошел к нему, высоко занес кнут — и хлесткий удар обрушился на спину Федора. Когда кнут вновь взвился вверх, Максим кинулся к Саенко. На полпути его перехватил Сергей, облапил и, добродушно улыбаясь, зашептал:
— Не мешай, это охотничий закон. Промазал — получай кнута, — засмеялся. — Вот этим тебя и стращал Федор всю дорогу, — правда, я ему не дал досказать.
Макар Андреевич обернулся к Максиму, увидел на его лице осуждение только что происшедшему. Но десятками лет в Прикаспии охотники развлекались на дудачьих загонах, предоставляя право загонщику бить мазил, и Саенко шагнул к Максиму. У того на лбу надулись жилы, на щеках задвигались желваки.
Сергей растерянно махнул Макару Андреевичу: не надо, мол. Но тот, потрясая кнутом, словно готовясь к удару, приближался. Федор осуждающе покачивал головой, глядя на Максима.
— За мазок положено бить стрелка, — сказал Саенко. — Но… победителей не бьют, да? — Макар Андреевич обвел всех взглядом. Сергей радостно, а Федор согласно кивнул. Саенко подчеркнул: — Да, того, кто был в Берлине, бить неудобно, — и строго закончил: — Но победителям не положено и мазать! Так я говорю, верно понимаю?
— Верно, Макар Андреич, — и Максим нагнулся.
…До позднего вечера тешились загонками охотники. Ложился в цепь и Макар Андреевич вместо Кравченко. Как я вам и говорил, по дичи Саенко не мастак — промазал. Федор с удовольствием врезал ему кнутом.
Последним гоном Саенко поднял дудаков далеко от стрелков, и дрофы налетели только на одного Федора. После неудачного дуплета он сорвал шапку и закинул в бурьян. Сергей, подойдя к нему, вытащил из своего кармана еще дома приготовленную запасную шапку, накрыл голову Федора, укорил:
— Когда уж ты сам будешь брать запасную шапку?
Это до слез обидело Федора, он ни слова не промолвил за весь дальний путь до фермы. Приотстав и поманив к себе Максима, Сергей рассказал о давней привычке Федора Захаровича Кравченко. Промажет по птице или по зверю и, где бы он ни был — в море или в степи, — сорвет шапку и швырнет наотмашь. Много уплыло Федоровых шапок, немало потерял он их в бурьянах и зарослях. Лишь последнее время он стал привязывать ее шнурком к поясу. А то ведь двойной убыток: добычу не взял, а шапки лишился.
ДЕД ЛАРИОН
В весенний день, когда клен уже выкинул сережки цветов и шумит яркой листвой, а на акациях только еще лопнули почки, когда травы — зеленые и сочные, а их цветы еще не выгорели от солнца и без полутонов, когда по степям ветер еще не вихрит маленькими смерчами придорожную пыль, — мы с дедом Ларионом сидели около костра на опушке молодой лесной полосы. Теплый ветерок еле-еле колебал дым, а у деревьев совсем замирал и даже не шевелил листьев.
Ларион — старик низкорослый, щуплый. Брови у него редкие, с волосинками длинными и рыжими, глаза маленькие и быстрые, дед курнос, бороду бреет, усов не терпит даже у друзей. На здоровье не жалуется, в охотничьих походах изобретателен и удачлив. На селе, что протянулось одной улицей вдоль протока Мечетного, известен сызмальства как заядлый спорщик, за что, по рассказам односельчан, когда-то Лариону попадало часто и помногу. Влетало и от рассердившегося соседа, и даже от ласковой и доброй жены. Никто не утверждает, что он каким родился, таким и остался, доживая семьдесят седьмой год. Самостоятельную жизнь Ларион начал лет с семи подпаском. Знавал нужду, за горем и бедой к чужим не ходил — своей по маковку хватало. Попробовал солдатской доли на сопках Маньчжурии, Георгия имел. Не последним вступил в колхоз, хотя за споры чуть не попал под выселение. Сейчас заведует конефермой, рысаков выводит таких, что заглядишься, даже лихие конники себе места не находят от восторга. Судит Ларион о людях и вещах здраво, любитель подшутить над доверчивым слушателем, но не обидно. А вот в споре зарывается, может наговорить такого, о котором ему завтра и не напоминай.
