Человек-землетрясение - [2]

Тетя Эллен прожила у своей сестры Матильды четыре недели. В то время как другие уставали, ухаживая за больными, тетя Эллен только молодела. Через четыре недели она вырвалась из плена своих обязанностей. В свой дневник она записала: «Я столкнулась с феноменом природы».

В восемнадцать лет Боб получил водительские права и выбрал себе в качестве подарка спортивный автомобиль, английский «спидфайер». Как стрела мчался он в школу, обдавая в дождливые дни учителей грязью. В солнечные дни он припарковывал свою маленькую авторакету в уединенных лесных просеках, где на опущенных сиденьях или рядом с машиной, на верблюжьем одеяле (стопроцентная кашмирская шерсть), он любил своих «еженедельных девочек», как он их называл. Потому что через неделю его интерес всегда иссякал. К концу учебного года, закончившегося экзаменами на аттестат зрелости, уже одиннадцать старшеклассниц лицея во Вреденхаузене, девять учениц торговой школы, четыре фабричные девушки с предприятий Баррайсов, девять замужних женщин и будущая сотрудница отдела социального обеспечения знали, какая хорошая амортизация в его машине и что значит у Боба «нажать на газ» и «брать поворот».

Экзамены он сдал посредственно. Как единственного сына и наследника баррайсовских миллионов учительский совет дотянул его до финиша, закрывая на все глаза. Как-никак, каждая семья во Вреденхаузене была тесно связана с заводами Баррайсов. Со своими теперь уже пятью тысячами рабочих и служащих эти предприятия играли роль кормилицы для Вреденхаузена. И только по одному предмету Боб принес домой круглую пятерку, блестящее «очень хорошо», в аттестате: по религии. Даже дядюшка Хаферкамп терялся в догадках, как такое могло произойти.

– Просто он добрый мальчик! – сказала Матильда Баррайс. – Материнская гордость приносит плоды, которых не найдешь ни в одном учебнике по ботанике.

– Тео, оставь, пожалуйста, свои саркастические замечания. Глубокая вера Боба – это нечто благородное, прекрасное, чистое.

С двадцати лет Боб Баррайс занимался исключительно автомобилями и девочками. В то время как Гельмут Хансен, друг его юности, спасший ему жизнь, на средства дядюшки Хаферкампа учился на инженера, Боб выводил из строя одну машину за другой и был грозой отцов подрастающих дочерей. Он принимал участие в авторалли, привозил домой серебряные кубки и лавровые венки с пестрыми лентами и четырежды попадал в аварии. «Если он наконец свернет себе шею, я за свой счет заставлю звонить в колокола! – сказал после очередной благополучно закончившейся аварии мастер Карл Хубалиц. Его дочь Ева была одной из тех девушек, которые после знакомства с Бобом сбросили свое детство, как ставшую слишком тесной кожу. – Но такое счастье никогда не выпадет!»

Тихо и незаметно в этом последовательном формировании Боба Баррайса участвовал человек, бывший рядом с пяти лет: няня Рената Петерс.

Полная сирота, попавшая в семью Баррайсов из сиротского дома, она терпеливо, поскольку была бедна, сносила годы рядом с Бобом, пытаясь добротой и увещеваниями хоть как-то воздействовать на эту дичающую натуру и сознавая всю безнадежность своих попыток. Боб ударил ее в первый раз, когда ему было девять лет. В десять он набил ее постель канцелярскими кнопками, в одиннадцать – прятался десять часов после их совместной прогулки, пока дядюшка Хаферкамп не вызвал полицию и не подверг Ренату Петерс допросу. В день пятнадцатилетия Боба Матильда Баррайс сказала:

– Дорогая Рената, Боб уже большой мальчик, и ему не нужна няня. Я благодарю вас за все, что вы для нас сделали. Если вы хотите остаться у нас, я охотно доверю вам ведение домашнего хозяйства.

Рената Петере осталась. Она теперь называлась «экономка» и получала на пятьдесят марок больше, хотя все еще на 450 марок ниже тарифа, но об этом никто не упоминал. Ей было разрешено занимать небольшую квартирку под крышей виллы: жилая комната, кухонька, ванная, маленькая прихожая. И балкон, с которого открывался романтический вид на множество холмов, возвышавшихся над Вреденхаузеном. «Если сюда прибавить квартиру, как раз будет ее полная зарплата! – резюмировал дядюшка Хаферкамп. – Кроме того, она почти член нашей семьи».

Насколько это можно было называть благодеянием, видно будет дальше.

Боб Баррайс щадил Ренату Петере во время своих сексуальных набегов. Она не была уродлива. Это была скорей деревенская Венера, налитая и пышущая здоровьем, с круглыми глазами и красными щеками, этакое райское яблочко, и при этом гарантированная девственница, которая смогла устоять даже перед сильным натиском Ганса Баррайса, отца Боба. Для Боба Рената была бесполой… Насколько он себя помнил, она всегда была рядом. Она купала его, вытирала махровым полотенцем, расчесывала волосы и несла в постель, рассказывала перед сном сказки или читала Карла Мая. Она стала вещью – как подушка, стул, стол, картина, окно, ковер, лампа, кровать.

Но в шестнадцать лет Боб избил Ренату в дикой ярости, когда она застала его с девочкой в парке виллы. Девочка плакала и вытирала слезы своими разорванными трусиками. Опустив голову, как бык, Боб кулаками гнал перед собой Ренату и орал на нее: «Не лезь в мои дела, черт побери! Я уже не ребенок! Проваливай, говорю тебе! Каждый готов меня воспитывать! Вечно я для них славный, добрый мальчик! Оставьте меня, наконец, в покое, проклятье! Дайте мне жить, как я хочу! Неужели никто еще не заметил, что у меня волосы растут не только на голове?»