Человек-волк - [38]

Мне совсем не трудно представить ее себе. Я имел возможность без всякой спешки наблюдать за ней во время суда. Я много раз внимательно смотрел на нее, пытаясь передать ей свои мысли, желая заставить ее увидеть во мне то, что я видел в ней, — ее наготу, — надеясь внушить ей, чтобы она и во мне увидела охватившее меня желание, но одновременно и мое презрение к ней, а также неодолимую ненависть и прочие противоречивые чувства, что бились у меня в глазах, в висках, — бились непрестанно и с такой силой, что я забывал даже внимать речам, которые прокурор обращал к залу, пока я созерцал Барбару и представлял ее себе такой, какой представляю и теперь.

И еще я представляю себе газетчиков. Это совсем не трудно. Я знаю, что они не слишком расположены слушать Барбару. Ее история гораздо менее интересна, чем моя, та, которую так успешно продает адвокат и согласно которой я — Человек-волк. Таково действительное положение вещей, и таким оно и останется теперь уже навсегда. Но без всяких подробностей, связанных с жиром; в конце концов, не стоит придавать им большого значения.

Выпотрошенные, ободранные трупы, разделанные с тщательностью изготовителя чучел ягодицы и конечности, дабы некий злодей смог извлечь из них жир, — против голодного волка, вонзающего клыки и терзающего жертву под воздействием древнего, вечного исступления. Представьте себе. Что привлекательнее? А теперь подумайте о Барбаре, пожелавшей стать знаменосцем дела своих сестер, героиней разума и проигравшую, ставшую жертвой. Барбара чтит нравственные устои. Она надеется на торжество разума, это она-то, безграмотная крестьянка, возвысившаяся над своим общественным положением и нарушившая покой тех, кто считает себя или желает быть выше ее. Я же, напротив, смиренно принимаю свое положение — положение бедного, невежественного деревенщины, несчастного, суеверного галисийского крестьянина, павшего жертвой вековых бредней, которые должны растолковать современные ученые мужи. И именно на мою долю выпадет победа и слава.

Так и будет, ибо я тоже попрал устои и мне удалось если не одержать над ними победу, то, по крайней мере, преодолеть их; но, сделав это, раскаявшийся и трепещущий, запинающийся от страха, я не пытаюсь подняться над своим простым и низким происхождением, всячески показывая, что ни над кем не возвышаюсь и не собираюсь возвыситься.

Таким образом мне удается добиться того, что все ощущают себя выше меня. И тем самым я пробуждаю и разжигаю в них желание быть снисходительными и простить меня. Доброта — это удел сильных, и я предстаю перед ними в качестве существа слабого и нуждающегося в защите. Я злодей, потому что беден и слаб и не наделен никакой благодатью. Они же добрые, потому что сильные. Вот в чем разница. Легко быть великодушным, если ты могуществен. Я признаю за ними право решать за меня. Проявлять свое великодушие. Быть богами и распоряжаться жизнью. Я позволяю им быть тем, чем был я.

Они знают, что слабость порождает покорность, и мое поведение освобождает их от подчинения, от которого они всегда страдали. И еще они понимают, что завидуют мне. Или, скажете, никто не хотел бы безнаказанно наслаждаться, как до недавнего времени это делал я, нагими телами жертв, беззащитным объектом тысячи похотей, родившихся в моем необузданном воображении перед тем, как овладеть ими?

Однако я прекрасно отдаю себе отчет в том, что одновременно внушаю им страх. Поэтому люди смотрят на меня с опаской и недоверием. Смотреть на меня означает преодолевать идущий из глубины веков ужас. Если нам удастся убедить их, что я не несу ответственности за страх, который порождают мои преступления, и не получал от них никакого особенного удовольствия, то мы выиграли. И тогда я останусь жив. Об этом я думаю, когда вспоминаю речь прокурора, вновь размышляя о содержащихся в ней положениях, и слышу его звучный голос, торжественно и высокопарно разносящийся по залу:

— Если есть опасения, что кто-то из девяти пропавших опровергнет решение судей, то почему в тех случаях, когда имеется в наличии состав преступления, нет опасений, что другие, более авторитетные свидетели или иные, более яркие доказательства разобьют наголову те, что послужили основанием для вынесения приговора? Какое значение могут иметь для истины и правосудия пути, которыми удалось затемнить их?

Прокурор — упорный человек. Он во что бы то не стало решил добиться ратификации приговора, вынесенного в Альярисе, а для достижения этого все средства хороши. Он, по его словам, руководствуется чувством долга. И еще тем, что обязан защитить граждан от безумца, каковым, как он утверждает и будет утверждать, я являюсь. Да не даст ему Бог когда-нибудь удостовериться в этом.

— И что же, вы хотите еще большего ужаса? Вы только представьте себе, что будет, если убийца, называющий себя Человеком-волком, останется на свободе.

Прокурор Бастида особенно не церемонится. Он знает, о чем говорит. Дон Педро недавно был у меня и предупредил об этом. Сначала он оглядел камеру, склонился над широким каменным подоконником, созерцая через решетку море.

— Отсюда корабли Непобедимой армады уходили сражаться против коварного Альбиона.