Человек в витрине - [104]

— Почему ее выбор должен был оскорбить Рейдара?

— Как «почему»? Она бросила вашего брата, можно сказать, предала его, изменила ему с человеком, который олицетворял все, против чего он сражался, все, что он пытался уничтожить, рискуя жизнью. Она не могла поступить хуже по отношению к нему!

— Да как у вас только язык повернулся осуждать ее? — Глаза Эммануэля засверкали. — Какое вы имеете право судить людей, которых вы не знаете?

Гунарстранна закинул ногу на ногу и приказал себе успокоиться.

— Но разве я ошибаюсь? — чуть мягче спросил он. — Разве все было не так, как я сказал? Разве она не вышла замуж за Клауса Фромма? Разве он не был судьей в годы войны, разве не служил в самом ненавистном заведении, окруженном дурной славой? Нацистский суд уступал, пожалуй, только тюрьме на Мёллергата, девятнадцать!

— Да, — кивнул Эммануэль. — Все так и было. Но неужели ее поступки дают вам право судить ее?

— Мне — наверное, нет, но ваш брат, видимо, считал, что имеет такое право.

Эммануэль несколько секунд смотрел на инспектора без всякого выражения.

— Вы забываете, что Амалье и Клаус Фромм любили друг друга. Как они, по-вашему, должны были поступить?

Инспектор не ответил.

— Из патриотизма ей следовало выйти за моего брата, хотя она любила другого? Вы хоть понимаете, что вы сейчас говорите?! А может, вы считаете, что Амалье Брюн следовало жить одной? Или уйти в монастырь только потому, что она полюбила немца, человека, который родился не в том месте?

— Клаус Фромм был убийцей.

— Нет, убийцей он не был. — Эммануэль яростно покачал головой. — Убийцей был мой брат. Клаус Фромм был немецким солдатом, который занимался сидячей канцелярской работой.

— Он был судьей, а не простым клерком, и он мог бы выбрать другую работу!

— Мог? Его отправили служить в Норвегию. Он согласился, потому что хотел быть рядом с любимой, более того, с невестой! — Эммануэль наклонился вперед. — Понимаю ваше недоумение… Но в жизни не всегда все устроено просто. Иногда происходят самые странные вещи. Если бы не война, в замужестве Амалье никто не усмотрел бы ничего из ряда вон выходящего. Любовный треугольник, такой как у Амалье, Фромма и Рейдара, — тоже вполне обычное явление. Только для них все закончилось плохо. Амалье, Фромма и Рейдара погубила война. Никто из них не виноват. В любви нет бесчестья. Влюбленные невинны, кого бы и по какой причине они ни полюбили!

Гунарстранна стиснул челюсти от раздражения.

— Вы говорите, что она познакомилась с Фроммом в тридцать восьмом. К тому времени Фромм уже четыре или пять лет был членом НСДАП! И я знаю, что он по крайней мере с тридцать четвертого года состоял в СС. Та розовая картинка, которую вы мне тут нарисовали, не выдерживает никакой критики. Да, верно, когда они познакомились, Амалье Брюн было лет семнадцать или восемнадцать, но она бросилась в объятия мужчины, который, по всей вероятности, уже был убийцей, убежденным нацистом!

— В чем вы обвиняете юную наивную девушку?! — Эммануэль в отчаянии вскинул руки вверх. — Даже Чемберлен в свое время питал симпатию к немецким фашистам. А ведь он был премьер-министром Англии! Как можно требовать политической сознательности от влюбленной девушки-подростка? У нас в Норвегии была свобода печати. Кроме того, в тридцатых годах общество еще не понимало подлинной сущности нацистов. Никто не догадывался об их агрессивности, экспансионизме, о требовании «жизненного пространства на Востоке»![16]

Амалье была совсем девочкой, когда полюбила Фромма, взрослого мужчину. Что можно требовать от девочки? Кстати, вы ведь знаете, когда Рейдар стал участником Сопротивления, он начал издавать подпольную газету? И знаете, кто ему помогал? — Эммануэль помолчал, а потом торжествующе сказал: — Нет, не знаете! Вы не знаете, кто набирал на печатной машинке обращения короля, фронтовые сводки, которые передавались по радио из Лондона, кто тайком приходил к Рейдару по вечерам, рискуя жизнью и здоровьем… То-то и оно, что не знаете! Так вот, ему помогала Амалье Брюн. Она работала на немцев, но оставалась патриоткой, рисковала жизнью ради родины. И не ее вина, черт побери, что она разлюбила моего брата и полюбила другого!

Эммануэль стукнул кулаком по столу. Тирада лишила его последних сил — он сидел, задыхаясь и хватая ртом воздух. Инспектор Гунарстранна задумчиво смотрел на толстяка, который с трудом вытирал пот со лба.

— Ладно, поверю вам на слово, — сказал он. — Не сомневаюсь, вы правы: чувства, которые питали друг к другу Амалье Брюн и немец, — не мое дело, да и никто не вправе их судить. Но мне доподлинно известно, что ваш брат не забыл Амалье Брюн.

— Кто же мог забыть Амалье Брюн! Я тоже не забыл ее, хотя у меня никогда не было с ней романа. Понимаете, — торжественно продолжал Эммануэль, — Амалье была женщиной незаурядной; она была не только красивой, но и умной. Нет ничего удивительного в том, что он тосковал по ней… Кстати, а как же вы? Я слышал, что вы потеряли жену и вдовеете. Разве вы не тоскуете по ней?

— Обо мне не будем! — резко оборвал его Гунарстранна.

Эммануэль покачал головой и мрачно сказал:

— Что ж… Раз вы не готовы говорить о себе, позвольте поведать вам мою личную драму. Четвертого октября тысяча девятьсот пятьдесят первого года я увидел на платформе старого вокзала Эстбане красивую брюнетку… Мы с ней поравнялись и какое-то время смотрели друг на друга. С тех пор прошло полвека, но не было и недели, когда я бы не вспоминал красавицу с платформы… Больше мы с ней никогда не виделись. Думая о ней, я понимаю, что в тот день принял неверное решение и позволил судьбе сбить меня с пути. Извините, инспектор Гунарстранна. То, что мой брат по-прежнему тосковал по Амалье Брюн, не имеет никакого значения. Его тоска не имеет никакого отношения к делу.