Человек в степи - [93]

— На следующее воскресенье, Машенька, ей-богу, останусь дома.

Постепенно в семействе Тищенко расширяется охотничье хозяйство. Появилась банка с притертой стеклянной пробкой для пороха «Сокол», потом длинные сапоги, потом стеганка, и однажды Сергей Сергеич, будто вдруг вспомнив, сказал за обедом:

— А что, если мы, Машенька, заведем собачку?

— Но ведь ее, Сережа, на прогулки водить надо. С четвертого этажа…

— Это ерунда! Я сам буду.

Сергей Сергеич знал, что «сам» выводить собаку не будет, потому что он постоянно в командировках, а жена, видевшая, что он врет, деликатно, хотя и с тоской в глазах, промолчала, и это великодушие угнетало его, интеллигентного человека, по дороге на вечернее совещание. А ведь у него уже все было решено: даже кличка. Джим или Джек не годится. При чем тут иностранный Джек, если он будет жить у Тищенко, ходить на охоту под придонские хутора Бессергеновку, Никитовку, Ивановку!.. Лучше всего — Пропс. Оно, правда, напоминает «мопс», но пропс — крепежный материал для шахт, хорошее производственное слово.

Начались выборы породы будущего Пропса.

— Сеттер — это единственное, о чем всерьез можно говорить! — объяснял авторитетный собаковод, экономист Городецкий, показывая фотографии сеттеров на стойке по перепелу, на областных выставках, на походе у ноги хозяина.

И Тищенко всем загоревшимся сердцем мгновенно и прочно привязывается к сеттеру — преданному, меднорыжему, волнистому.

Много дней Тищенко рассказывал жене, что ей совсем не будет страшно одной — ведь в доме сеттер.

— Сеттер? — удивленно спросил встретившийся в трамвае, тоже очень авторитетный собаковод Кочанов. — Куда вам с этим телком? Заводите спаниеля! Собачка маленькая, портативная; посадил ее в рюкзак за спину — и куда угодно на велосипеде. Поедет кто-нибудь в Москву — попросите привезти щенка самолетом. Повозитесь, зато уж будете с собакой!

— Чепуха, — сказал на другой день Сергею Сергеичу слесарь домоуправления Захаров, известный на всю улицу собачник. — Единственная собака — курцхар. Ваш спаниель — не на что смотреть: кролик! А репяхов наберется — не вычешете. А курцхар гладкошерстный, гладкий.

— Но ведь утку подраните, она нырнет до дна, за камышину на дне зацепится, — выкладывает Сергей Сергеич Захарову добытые вчера сведения. — Эту ж утку-то только спаниель достанет.

— Вы что же, кроме утки ничего стрелять не будете? А курцхар и по утке ходит, и по любой птице — болотной, степной. Он вам даже зайца поднимет. Универсал! Дело хозяйское, но не поговори вот с вами — и влопались бы без курцхара…

— Хочешь курцхара? — презрительно отставил губу Иван Иванович Нечипоренко, представительный пожилой моряк, приятель еще покойного отца Сергея Сергеича. — Так заводи уж дворнягу!.. Будет дом стеречь, гавкать на пороге!.. А в поле ценится красота, культурная стоечка пойнтера.

— Иван Иванович, ведь курцхар работает и в ледяной воде, и даже в снегу.

— А тебе что — по тюленю ходить? Тебе, Сережа, по перепелу, по вальдшнепу нужно; чтоб пойнтерок тебе красиво нашел, изящно обернулся на тебя, чтоб он тебе позу зафиксировал! Это ж интеллигентная собака. Вот зайдем, глянь щенков у моей Кетки… На Кетку глянь — человеческие глаза! Огонь!

Тищенко от Ивана Ивановича вернулся поздно.

— Машенька, пойнтерок!..

Достав из-под пальто, он выложил на пол упитанного чернопегого сосуна. Тот сразу присел и сосредоточенно напружил спину.

— Ничего, я сам, — сказал Сергей Сергеич и побежал на кухню за тряпкой.

— Ты посмотри, Машенька, какой у Пропса щепец! А подвеса совсем нет, видишь?.. Ты понимаешь, Пропса пока выводить не нужно, даже нельзя, — говорил Сергей Сергеич, беспомощно накрывая лужу тряпкой. — Нужно только прогуливать его, ему моцион нужен, я сам водить буду. А приучать к порядкам до шести месяцев ни в коем случае: испортишь. Это ж порода!

Сосун тычется в руки, сопит, на его спине мягкие толстые складки, будто кожа сшита на рост или предназначалась не для него, а для другой, гораздо большей собаки. Половина головы и одно ухо черные, другая половина белая, даже розовая от проступающей сквозь шерстку чистой кожи. Две верхние губы, именуемые у специалистов брилями, солидно свисают книзу, и на каждой пучок в пять-шесть волосинок — усы. Глаза мутные, неосмысленные.

— Огонь! — говорит Сергей Сергеич. — Ему, Машенька, обязательно к каждой еде надо подмешивать костяную муку. Я достану, приготовь только из-под крупы мешочек…

— Ты ж их все под дробь забрал…

— Ну, сошьем. А вот из чего ему придумать подстилку? Если от этой дорожки, что над кроватью, отхватить? Вот так, а? Как раз квадрат получится — прилично, красиво. Резать, Машенька?

— Режь…

За обедом Сергей Сергеич бодро говорит:

— Приучать к разносолам не будем, без нежностей! Собака должна есть все. Налей ему борща, эта тарелка будет Пропса.

Тищенко сует в борщ палец:

— Не горячо, как ты думаешь, Машенька? Попробуй. Ешь, Пропс. Пропс, возьми! Взять!..

Сосун пятится.

— Собака любит строгость, — сообщает Тищенко и, взяв Пропса за голову, решительно сует носом в тарелку.

Щенок вырывается, тряся длинными, мокрыми от борща ушами, брызгая на стены.