Что касается этих четырех позиций, то вторая из них прямо абсурдна, так как хотя бы один религиозный миф неотделим от существования любого народа и "масса никогда не станет философом" ( Платон ). Третья установка — это отвратительное лицемерие и ошибочное изолирование политической сферы от общего содержания человеческой жизни, но одновременно и гибель самой религии и церкви. В отношении первой установки я должен сказать, что мне представляется весьма маловероятным, будто сегодня элита могла бы жить в соответствии с основоположениями какой-либо позитивной церкви и в то же время быть на высоте требований новой мировой эпохи — не перегибая и не перевертывая в какой-то момент эти основоположения так, что из этого получилась бы лишь голая видимость соответствия. Так, например, в кругах католической церкви серьезно обсуждается вопрос, не находятся ли слова о суверенитете немецкого народа в Веймарской конституции в противоречии со строгим осуждением этого принципа верховным церковным авторитетом.
По моему убеждению, элите как группе, которая должна направить грядущее уравнивание по правильному пути, нельзя относить себя как таковую ни к одной из позитивных церквей. Такая элита должна смотреть на великие религиозные традиции и церковные институты с духом благоговения, остерегаться конфессиональных распрей в любой форме и бороться с ними, но в то же время требовать свободного критического анализа ценности и истинности позитивных религий на самом высоком духовном и моральном уровне. Свое собственное метафизическое отношение ко всем последним вещам она не будет столь же однозначно выстраивать по традиционной линии Лютер-Кант-немецкий идеализм, как это делали недавно ушедшие элиты Германской истории, но и в столь же малой мере по какой-либо другой односторонней линии традиции, а откроет перед собой все то многообразие лиц, которое ей предоставляет история религии и метафизики. Но в наиболее существенных моментах она, опираясь на собственные спонтанные силы духа, на собственный опыт освоения мира и истории, создаст образ мира и Бога, который свяжет воедино ее жизнь и дело — имея перед глазами образец и учения всех великих мыслителей истории. И уже имея под собой эту прочную точку опоры, она прежде всего попытается решить, что из позитивной догматики церкви, ее права и ее морали соответствует, а что не соответствует смыслу воззрений, приобретенных ею самой в процессе критического анализа всего многообразия действительности; при этом она всегда должна сознавать, что в сфере смысла и духовных ценностей образные символы и исторические сказания, свойственные всем позитивным религиям, могут в самых широких рамках сомкнуться с рациональными воззрениями и понятиями, с определенными нравственными жизненными установками. Один и тот же "смысл" может явиться и в образе религиозной веры и в форме понятия — как это точно подметил уже Гегель.
О последнем и наивысшем предмете уравнивания грядущей эпохи — о содержательном уравнивании самих метафизических идей о Боге, Мире и Человеке — я здесь умолчу. И все-таки я осмеливаюсь утверждать, что и в этой высшей предметной сфере следует ожидать все возрастающей, почти необычайной конвергенции основополагающих воззрений духовных элит и мыслителей всех народов. И здесь могучий процесс уравнивания идет полным ходом — процесс, о котором до недавнего времени мало кто знал.
