Человек в движении - [73]

Наконец мы отправились на прогулку. Попытались было найти Елисейские поля, но сбились с пути и каким-то образом оказались на бульваре Сен-Мишель — в квартале, где много разных греческих ресторанчиков. Мы выпили там пива, а назад нас отвез какой-то сумасшедший таксист, который ругался на всех, кто ехал в автомобилях, на велосипедах, шел пешком или сигналил в клаксон; рядом с отелем мы купили блинчики с шоколадом у продавца, торговавшего с лотка. Прогулка получилась не ахти какая, но все-таки не бесполезная. Во всяком случае, мы вели себя, как обычные люди. Как заметила Аманда, это и было самое главное.

Тем временем представители различных организационных групп, ожидавшие нас в пути, начинали проявлять признаки нервозности, опасаться, что мы не успеем в Бельгию в назначенное время. Мы еще раз все прикинули и, скрепя сердце, решили: если мы проедем 275 миль до бельгийской границы на колесах, то вновь войдем в установленный график, однако это означало, что дистанция, которую я по плану должен был проехать на каталке, составит в сумме 500 миль. Этому нужно было положить конец. Если так пойдет и дальше, то вместо пробега в кресле-каталке мы превратимся в «Говорящее турне Рика Хансена». Итак, мы решили: это будет последний раз, когда мы позволяем себе воспользоваться автомобилем на участке территории, предназначенном для каталки, ради того, чтобы соблюсти график назначенных встреч. В конце концов я отправился в путь длиной в 24 тысячи 901 целую и 55 сотых мили, чтобы преодолеть его в своем кресле, а не проехать на автомобиле.

Итак, мы проехали намеченный участок, потом я пересел в кресло в деревне Секлин, еще во Франции, затем пересекли границу в Бенше, а оттуда двинулись на Турне — это один из самых старых городов Бельгии. Здесь я впервые ощутил, что такое езда по улицам, мощенным булыжником, — вид у них красивый, но ездить по ним в кресле-каталке сущее мучение.

Но все это стоило вытерпеть ради приема, который был нам оказан в Бельгии. На всем пути через юг страны, невзирая на дождь, сильный ветер и вообще отвратительную погоду, нас встречали восторженные толпы, играли духовые оркестры, а местные инвалиды-колясочники сопровождали меня на трассе. В нашу честь был дан прямо-таки общенациональный прием. Было очевидно, что здешние люди не раз имели возможность услышать о том, кто мы такие, они были информированы о времени нашего приезда и о цели нашего турне. И они все, как один, вышли нам навстречу и стали полноправными участниками этого события.

Первый этап, который я прошел в кресле, завершился в деревне Венше. Как раз в день рождения Аманды. Я послал Тима сбегать и купить розы, поздравительную открытку и шампанского. Сам-то я много пить не мог, потому что завтра снова должен был крутить колеса, поэтому Аманда выпила большую часть бутылки. Управилась она с ней минут за десять и как начала болтать — не остановишь. И все болтала, болтала и болтала. А потом ее мутило, мутило и мутило. Хорошо, что день рождения у нее только раз в году.

Мы прикатили в Брюссель и остановились в реабилитационном центре для спинальных больных «Брудеман», где мне с Амандой предоставили «модельную» квартиру, специально предназначенную для адаптации больных к нормальным условиям жизни. Кровать там была односпальная. Похоже, что у них в Европе все кровати односпальные. Ничего удивительного, что все у них в жизни наперекосяк.

На следующий день, на этапе между Брюсселем и Брюгге, я возложил венок во время специальной церемонии на военном кладбище в Агадеме, где похоронено 25 тысяч солдат — в основном, как мне сказали, канадцев. Я смотрел на могильные плиты и на возраст погибших: девятнадцать лет, восемнадцать, двадцать два, двадцать четыре, восемнадцать… Ребята. Совсем юные ребята. Я говорил с людьми о том, как эти канадцы пришли сюда, чтобы сражаться за мечту о свободе, и о том, что в известном смысле и мы со своей стороны делаем то же самое — сражаемся за освобождение искалеченных людей.

Ветеран второй мировой войны вручил мне бутыль вина и краюху хлеба.

Он сказал: «Мы и с ними, с теми канадцами, вот так же преломляли хлеб и делились глотком вина. А теперь я смотрю в твои глаза и вижу в них тот же огонь и энтузиазм».

И пока он говорил, я вспомнил другого человека, с которым мы встретились, как только въехали в Бельгию. Это был девяностошестилетний старик, ветеран двух мировых войн. Он рассказывал мне об узах, связывающих канадцев и бельгийцев, о том, как он опечален тем, что потерял связь с другом военных лет, живущим ныне в Виктории, в Британской Колумбии, с которым он переписывался добрых сорок с лишним лет.

Я чувствовал, как мои глаза наполняют слезы. Скорее всего, его друга из Виктории уже нет в живых. Но этот человек по-прежнему хранил в памяти дружбу с канадцами длиною в целую жизнь, и в те минуты, что мы были вместе, все эти годы как бы переставали для него существовать.

Всякий раз мы пересекали границу с душевным трепетом и надеждой, и каждый раз для нас было загадкой, что нас здесь ждет — полное безлюдье или ревущие толпы. На протяжении 150 миль, которые я прошел на каталке по Бельгии, и 250 — в Голландии организаторы проявили такой пылкий энтузиазм и назначили столько различных встреч, что у меня почти не оставалось времени на основное дело. Мы должны были либо отменить некоторые из них, либо продлить срок нашего пребывания в этих странах — но это означало выйти из графика. В Западной Германии нас встретили лица столь же твердокаменные, как здешняя архитектура. В основном мы сами были в этом виноваты. Мы прибыли на границу без переводчика, а у нас не было даже разговорника, мы не имели представления, где нам предстоит остановиться, с кем встречаться и вообще что делать. Мы уделили недостаточно внимания предварительной информации о нашем турне и о его расписании. Будь я на их месте, то и сам, наверное, выглядел бы не менее сурово.