Человек в движении - [54]

Впрочем, в одном я был уверен: от одного присутствия Аманды я уже чувствовал себя намного лучше. Она взяла отпуск и могла пробыть с нами две недели. Как выяснилось, этого времени как раз хватило, чтобы помочь мне преодолеть то, что едва не погубило нашу затею.

Все следующие три дня мы проходили по 70 миль — три дня непрерывных дождей и ветра, который дул мне в лицо, и каждый из них заканчивался вопросом: делать нам или не делать остановку, чтобы дать моим травмам подлечиться?

Не буду скрывать, все мы были порядком напуганы. Идти вперед означало соблюдение расписанного по часам графика. Временами, после перерыва, я хотел вновь сесть в кресло, но при этом меня охватывал чуть ли не страх — ведь если, невзирая на все старания, я не смогу прийти к очередному финишу, это может послужить сигналом к прекращению всего турне. Как-то раз я просто сидел и рыдал, как ребенок. Сама по себе неудача меня не пугала. Если вся наша затея оказалась для нас непомерно большой — мы сделали все, что в наших силах, и не справились с нею — это одно дело. Меня же угнетала мысль о том, что я могу измотать себя и не осилить поставленной цели из-за того, что не сумел найти разумных решений. Может быть, ребята из оффиса были правы? Может быть, имело смысл повременить со стартом?

Мы по-прежнему играли в угадайку с креслом. Накануне перерыва — это было в последний из трех дней, когда мы проходили по 70 миль, — мы с Тимом решили заменить толчковые ободья в одиннадцать с половиной дюймов на тринадцатидюймовые, что равноценно переходу на более низкую скорость в коробке передач. Мы прикинули, что так будет легче работать рукам, когда приходится преодолевать сопротивление встречного ветра, и, кроме того, мне следует освоиться с этими колесами накануне предстоящего вскоре свидания с по-настоящему крутыми холмами. Мы это упустили из виду, потому что они были большего размера, а значит, руки можно было опускать не так низко, что должно было сказаться на силе толчка. А когда вспомнили, то с важным видом решили тут же их испытать. Мы прошли 24 мили, все в гору и при встречном ветре. На это потребовалось примерно четыре часа, и, когда мы закончили дистанцию, моим запястьям тоже пришел конец.

Мы еще немного поигрались с сиденьем и наконец нашли положение, весьма удобное при использовании ободьев большего диаметра, но за это приходилось расплачиваться почти невыносимой болью и перенапряжением запястий.

Аманда сумела поправить положение с запястьями на пятьдесят процентов той нормы, которую я считал приемлемой. Положение стало сносным. Но тут ко мне подкралась другая напасть, — напасть, способная привести в ужас любого инвалида. От постоянного давления у меня воспалилась кожа на ягодицах.

Понимаю: «Турне “Человек в движении” приостановлено из-за боли в заднице» — это звучит забавно. Но смешного тут ничего не было. Инвалидам приходилось по году и больше проводить в госпиталях, где, лежа на животе, надо было ждать, пока не заживут потертости на ягодицах. Они могут стать причиной страшных инфекций, даже со смертельным исходом. Накануне турне доктор Пинкертон высказал опасение, что именно натертые ягодицы заставят меня сойти с дистанции. А на моей заднице, которую я как раз собирался усадить на восемнадцать месяцев в ведрообразное сиденье моего кресла, уже была одна такая потертость.

Все началось, как водится, с легкой царапины. Мы подложили кое-что под сиденье, и один из болтов протерся сквозь его обивку, как гвоздь вылезает сквозь стельку башмака. Я обратил на это внимание, когда царапина превратилась в кровоточащий рубец. Потом мы сдвинули сиденье немного назад, чтобы уменьшить нагрузку на запястья, при этом передний край сиденья как бы чуть-чуть приподнялся и образовалось ребро, о которое я терся больным местом взад-вперед в то время, когда крутил колеса. Трудно было выбрать более «удачное» время: мы изменили положение сиденья, как раз когда выехали на участок разбитой дороги с ухабистыми тротуарами.

Как последний осел, я пытался скрыть это от Аманды. Я считал, что ей хватает забот с моими запястьями. То и дело я просил ее дать мне кусочек пластыря с дезинфицирующей подушечкой, которым я заклеивал больное место, пока она не видела. Наконец она спросила, зачем мне все эти пластыри.

«Да вот, небольшая ссадина на заднице», — ответил я.

Только она взглянула на мой зад, как ахнула: «Боже праведный!» — и я понял: сейчас начнется свистопляска. Никакого особого метода лечения у нее не было. Оставалось только подставлять больное место под лучи солнца или ультрафиолетовую лампу, но особого облегчения это не приносило. Все, что могла сделать Аманда, — это наложить на рану защитную повязку и положить что-нибудь мягкое на сиденье. Но она уговорила меня сделать двухдневную остановку на отдых в Розенбурге, штат Орегон, после трех безумных 70-мильных дней. Я только и мог что лежать на животе и думать о пройденном пути, но в основном я размышлял о дороге, которая нас ждала впереди.

Но больше всего, пока я там отлеживался, я думал о подъемах и спусках с холмов, которые нам предстояло преодолеть в ближайшие четыре дня. Три из них располагались на отрезке пути между нашей нынешней стоянкой и городом Грантс-Пасс, в семидесяти милях к югу: предстояло одолеть подъем на перевал Каньон-Крик (высота 2020 футов над уровнем моря), затем спуститься в долину и снова одолеть подъем к перевалу Стейдж-Роуд (высотой 1727 футов), потом снова спуск и, наконец, подъем к перевалу Секстон-Маунт (высота 1956 футов). А впереди, возвышаясь над всеми прочими вершинами, словно сторожевой пес, подстерегавший нас на пути к Калифорнии, стояла вершина Сискийю — 7 миль непрерывного подъема в шесть градусов, который начинался на высоте 2 тысячи футов и достигал 4310 футов в своей верхней точке.