Человек с того света - [100]

Перед глазами чётко и яено встал этот только сейчас дошедший до него эпизод. Леший, соединивший Артамонцева с Нью-Йорком и контролировавший весь разговор, поняв, что их подслушивают, по собственной инициативе парализовал речь Мефодия и им же включённым механизмом бегущей строки сообщил об этом хозяину. Он, по существу, предложил Мефодию письменную форму обмена диалогом между ними. Бегущая строка была единственной возможностью предупредить хозяина и он ею воспользовался. Сам включил её. Другого варианта у него не было. Блок телекинеза, обеспечивающий мысленный обмен информацией между ними, Артамонцев подключал к Лешему только, когда они расставались…

Сбылось, стало быть, предсказание покойного Шеремета. Пришёл наконец звёздный час робота. Его биокод начал работать на саморазвитие. Шеремет предупреждал, что придуманная им для Лешего биоустановка, после того, как насытится закладываемыми программами, станет удивлять нас. «Попомни моё слово, — говорил Шеремет, — у нашего Лешего ещё будет минута, когда он попросит у нас автономии. И станет Лёшка, созданный нами, нашим братом». Если по большому счёту, Артамонцев боялся этого. Случись такое, а оно, судя по всему, неизбежно, поди знай, как Леший поведёт себя. «Непредсказуемая штука может выйти. Опасная», — выразил он свои сомнения.

«Не городи чушь, Мефодий, — возразил Шеремет. — Если мы его будем пичкать мерзостью, он её нам и выдаст. А нет, так на „нет“ и суда нет. Он ответит нам монетой того достоинства, какую мы в него вложим. Выше своего биокода, как и человек выше своей головы и генного ряда, заложенного в нём Оттуда, — Лёва поднял указательный палец вверх, — он, наш милейший Лёша, — не прыгнет…»

Всё правильно. Не мог, никак не мог их Леший переродиться в злодея. Они вложили в него частичку самих себя. И она, эта частичка, закодированная в биоблоке, пронизываясь потоком получаемой роботом информации, должна была — как микроорганизм, помещённый в естественные условия, — совершенствоваться. По замыслу Шеремета, биозаряд, определяющий на первом этапе механический уровень функций Лешего, закономерным путём перерастёт в его уникальную качественную особенность — робота со свойствами человеческого существа.

Первые два года Артамонцев следил за поведением Лешего. Тщательно фиксировал все его действия. А потом забросил. Решил, если уж появится что-либо необычное, он обязательно заметит. Но проходили годы, а робот ничего такого не выказывал. И вот на седьмом году своего рождения Леший наконец, кажется, оправдал предсказания Шеремета. Впрочем, необходимо было проверить. И Артамонцев, препираясь с роботом, внимательно прислушивался к его ответам. В упрямо капризных репликах Лешего Мефодий узнавал полузабытые интонации голоса своего друга. Тот, когда нервничал, говорил точно так же — в растяжку, с нотками раздражительного недоумения. Дескать, как можно не знать или не понимать элементарных вещей. Если же тем не менее с ним продолжали спорить, Лёва прекращал свои атаки. Он умолкал и, демонстративно отвернувшись, начинал сосредоточенно насвистывать или напевать. Всем своим видом показывая, что он весь в деле и никаких вмешательств решительно не потерпит.

Мефодию, внимательно наблюдавшему за Лешим и продолжавшему его провоцировать, было интересно, как тот выйдет из словесной перепалки.

— Право разумного, говоришь? — переспросил Леший и, не дожидаясь ответной реакции хозяина, продолжил:

— Заявлять о таком праве — значит, утверждать своё превосходство. То есть — силу.

— Нет, брат Алексий. Не то, Ты имеешь в виду вообще разумность, а я о ней в контексте конкретного случая. Я рассматриваю грань её целесообразности. Если тебя не прикрепить к месту — значит, отдать тебя на волю глупого случая. Неожиданный тормоз — и ты мог бы свалиться…

— Стало быть, лень тоже в многограннике разумного?

— Лень не разумна, Алёшенька, — назидательно произнёс Me-фоднй.

— Что ты говоришь?! — подхватывает Леший и тоном, полным сарказма, протянул:

— А я то думал…

— Меньше думай.

— Ничего не скажешь разумный совет. Совет по праву сильного.

— Я в смысле того, что правильно надо думать, Артамонцев.

— Так я правильно думал, — не унимался робот. — Рассуди. Ты поленился вмонтировать мне руки и ноги. Тем самым лишил меня возможности самому себе обеспечить устойчивость. Но ты решил себя не утруждать. Ты решил, что мне лучше будет в ремнях… За меня решил. У каждого своё понимание разумности. Но каждый разумный, если он в действительности такой, должен считаться с этим. А не вбивать щелчками другим по праву сильного своё понимание целесообразности.

— Чем же плох для тебя ремень?

— Мне неуютно в нём.

— Что ты понимаешь в уюте?

Окуляры Лёшнных глаз холодным блеском полоснули Арта-монцева и тотчас же развернулись к боковому окну. Леший обиделся. «Копия Лёвка», — как бы сразу заново открывая для себя робота, подумал Мефодий. И тут Леший запел: «На дальней станции сойду — трава по пояс…» Выводил он голосом неизвестного Артамонцеву певца, не знал Мефодий и фамилии композитора. Зато безумно любил эту песню. Мощный, прозрачно-солнечный поток задушевного распева накрывал его с головой и, разрывая грудь безудержной радостью, тянул его в прошибающий до слез мерцающий омут неизбывной тоски. О чём? О ком? Убей бог, он не знал. Наверное, по чему-то не здешнему и не земному, но такому родному…