Человек с острова Льюис - [61]

В темноте я услышал мужской голос со стороны одной из коек:

— Пневмония убивает, сынок. Помолись за своего младшего брата.

Я долго лежал, слушая стук собственного сердца и биение крови в ушах. Наконец по тихому храпу я понял, что все прочие пациенты заснули. Только я не мог уснуть в эту ночь. Я лежал и ждал. Свет в коридоре притушили, и на маленькую деревенскую больницу опустилась тишина. Я набрался храбрости, вылез из постели и снова дошел до двери. Приоткрыл ее и выглянул в коридор. Из-под закрытой двери в комнату монахинь пробивался свет. Дальше виднелась еще одна дверь в освещенную комнату, тоже закрытая. Я тихо вышел в коридор, прокрался мимо двери сестринской. Вскоре я оказался возле второй двери и очень осторожно повернул ручку.

Свет в этой палате тоже был приглушен. Он был странный — желто-оранжевый, теплый, почти как солнечный. Внутри было очень жарко. Там стояла единственная кровать, рядом с ней — какое-то электрическое оборудование. Кабели и трубки тянулись по одеялу к телу Питера, лежащего на животе. Я закрыл дверь и подошел к нему. Мой брат выглядел ужасно — кожа белее белого и блестит от пота, под глазами черные тени. Рот его был открыт; я видел, что укрывавшие его простыни промокли насквозь. Я коснулся лба Питера пальцами и чуть не отдернул руку. Он был неестественно горячим, обжигающим. Глаза брата двигались под веками, дыхание было поверхностным и быстрым.

На меня навалилось ужасное чувство вины. Я пододвинул стул к кровати Питера, сел на край сиденья, взял брата за руку и сжал ее. Если б я мог отдать за него жизнь, я бы сделал это.

Не знаю, как долго я там просидел. Вероятно, несколько часов. В какой-то момент я заснул, и меня разбудила одна из монашек. Она взяла меня за руку и отвела обратно в палату, не упрекнув меня ни словом. Я лег и подремал, время от времени просыпаясь. Мне снились странные сны о буре и сексе. Наконец из-под занавесок начал просачиваться утренний свет — на линолеум легли яркие прямоугольники солнца. Открылась дверь палаты, и монахини вкатили тележку с завтраком. Одна из них помогла мне сесть и сказала:

— Твоему брату лучше. Ночью у него упала температура, теперь он выздоравливает. После завтрака можешь сходить к нему.

Я быстро проглотил овсянку, тосты и чай и побежал к Питеру. Он все еще лежал на животе. Но на лице появился румянец, а тени под глазами уменьшились. Я пододвинул к кровати стул и сел. Брат повернулся ко мне и слабо улыбнулся. Он был по-настоящему рад меня видеть. А я боялся, что он никогда не простит меня.

— Прости, Джонни, — сказал Питер.

У меня защипало глаза.

— За что, Питер? Тебе не за что извиняться.

— Это я во всем виноват.

Я покачал головой:

— Ты ни в чем не виноват. Если кто и виноват, то это я.

Мой брат улыбнулся:

— Всю ночь со мной сидела какая-то женщина.

— Нет, — засмеялся я. — Это был я, Питер.

Он покачал головой:

— Нет, Джонни. Это точно была женщина. Она сидела вот на этом стуле.

— Значит, это была монашка.

— Нет, не монашка! Я не разглядел ее лица, но на ней был короткий зеленый жакет и черная юбка. Она всю ночь держала меня за руку.

Я уже тогда знал, что жар может вызывать видения и бред. Больные видят то, чего на самом деле нет. За руку Питера держал я, и, конечно, в палату заходили монашки. Видимо, все это смешалось у него в голове.

— У нее были красивые руки. Такие длинные белые пальцы! И она замужем, так что это точно не монашка.

— Откуда ты знаешь, что замужем?

— У нее на безымянном пальце кольцо. Я таких никогда не видел! Серебряное, в виде перекрученных змей.

В этот момент у меня волосы встали дыбом. Питер не знал, что мама отдала мне кольцо. Не знал, что в Дине я прятал его в мешке, стоявшем в ногах кровати, внутри носка. Не знал, что мистер Андерсон отправил его в печь вместе с другими нашими пожитками. Вполне возможно, у Питера остались детские воспоминания о кольце, которое он видел на руке матери. Но я уверен: то, что он видел в ту ночь, был не бред и не картины из детства. Это наша мать сидела с ним в критические часы его пневмонии. Она пришла с той стороны могилы и помогла ему выжить. Встала рядом, когда я оказался бессилен выполнить свое обещание — присматривать за братом.

И чувство вины за это я пронес через всю жизнь.

Через несколько дней нас отпустили домой. Конечно, моя рука была все еще в гипсе. Я боялся возвращения, боялся того, какое наказание подготовил для нас Дональд Шеймус. Я хорошо помнил его выражение лица, когда нас вытаскивали из провала.

Он приехал к больнице Пресвятого Сердца, открыл боковую дверь фургона. Мы забрались внутрь. Двадцать минут до Лудага мы ехали в полном молчании. На пароме Нил Кэмпбелл спросил про нас, и они с Дональдом Шеймусом обменялись парой фраз. С нами он по-прежнему не говорил. Когда мы сошли на пристани Хаунн, я увидел, что Кейт наблюдает за нами от фермы О’Хенли. Маленькая фигурка в синем выделялась на склоне холма. Она помахала мне, но я не решился махать в ответ.

Дональд Шеймус привел нас на ферму. Мэри-Энн ждала нас дома. На плите готовился ужин, и кухню заполняли запахи вкусной еды. Сестра Дональда Шеймуса повернулась, когда мы вошли, и внимательно на нас посмотрела. Она тоже ничего не стала говорить, а просто повернулась к своим кастрюлям.