Человек с горящим сердцем - [8]
И вот Федор в тесной «каютке» Петровских. Ноги юзовского странника гудят — добирался пешком. Окно комнатушки слепо щурится на пыльную улицу, другое глядит в грязный двор с мусорным ящиком. Жилье казенное, убогое.
— Зевс, право, Зевс! — подшучивает гость над бородой Григория.— Для конспирации или так положено солидному отцу семейства?
Петровский смущенно переводит разговор:
— Молодец, Артем, что завернул сюда! Сделай передышку.
Достав из печи чугунок с картошкой, Доменика, привлекательная даже в поздней беременности, насмешливо бросила:
— Как же — удержишь Грицка! Давно уже сколотил из рабочих и мастеров политический кружок.
— И не кружок, а «вечерние курсы по черчению»! — ласково поправил жену Петровский. — А кто, как не ты, возит нам из Екатеринослава для этих самых «курсов» разную нелегальщину, надувая сыщиков-разинь?
— Сравнил себя со мной! — возмутилась хозяйка. — Новая тюрьма тебя доконает. А меня кто заподозрит?
— Известно, ты у меня мужественный человек, — влюбленно поглядел Петровский на жену.
Федор по-хорошему завидовал дружной паре. Доменика — отважная помощница Григория, товарищ по подполью. Кто поверит, что эта женщина с кротким лицом везет под просторной кофтой запретную литературу?
После обеда, взяв удочки, Григорий и Федор побрели через поселок в степь. Встречные здоровались с Петровским, порой отзывали его в сторонку. Сергеев понял: Григория здесь уважают.
Хибара Фомы Михайличенко стояла на краю поселка. Друзья не застали шахтера, только злой пес рычал на пороге.
— Фома на сходку не опоздает, — сказал Петровский. — Там и договоримся с ним, раз не хочешь ночевать у нас. Ты чересчур осторожен!
— Сидя на колесе, всегда думай о том, что можешь очутиться под ним, — отшутился Федор. — Лезть на рожон?
Степь за поселком каменистая, усеянная мелкими кусочками плитняка. Изрезанная буераками, она мертва и безлюдна. И только вдалеке синеют верхушки приречных верб, да чуть ближе маячит фигура человека. Петровский присмотрелся.
— Свой... Мастер Нестеров. Шагает ходко — чисто цапля. — Григорий загадочно усмехнулся. — И еще познакомлю тебя с крайне интересным человеком. Удивишься: откуда он в наших краях?
— Кто таков?
— Имей терпение. Не пойму, как упустили его жандармы?
Вербы приблизились, позеленели. Под ними вился Кривой Торец, приток Северного Донца. Прежде в этих местах пасли неприхотливых овец, а нынче чабаны побросали свои отары и посохи, спустились под землю добывать уголь за обманчивый рубль. Чистенькие мазанки давно затерялись среди глинобитных лачуг, над которыми высится теперь мрачное здание конторы шахты.
На крутом бережку уже сидели «рыбаки». Петровский познакомил Федора со своими кружковцами:
— Усатый — рабочий Фома Михайличенко. А за ним Никита Нестеров — мастер. Склонялся к эсерам, но я его переубедил. Чисто одетый — конторщик Соколов. Очёнь тянется к партии. Рядом с ним — шахтер Кузьма Крикун... Видишь на том берегу шалашик, а возле него лодку?
— В которой дед бородатый? Видно, настоящий рыбак.
— Верно, у Анисимовича всегда на уху найдется! Познакомить?
— Зачем? Как бы твой дед не оказался рыбаком из охранки... Но где же сюрприз?
Петровский гулко захохотал. «Рыболовы» озадаченно обернулись на смех. Григорий помахал им:
— Подгребай, хлопцы! Будем начинать.
Те смотали снасти; взялся за весло и дед в челне.
— В шалаше-то — Петр Анисимович Моисеенко, знаменитый орехово-зуевский ткач! — торжественно улыбнулся Григорий.
Федор изумился. Моисеенко в глухой Щербиновке?! Организатор и вожак Морозовской стачки, имя его гремело еще в прошлом веке...
Вокруг Петровского уже сидели все щербиновские подпольщики. Пока Моисеенко причалил и привязал к корневищу вербы лодку, Федор успел его рассмотреть. Невысок и кряжист, как гриб-боровик, на вид чуть больше пятидесяти.
Выставив дозорных, Петровский попросил гостя рассказать щербиновцам о юзовском подполье, о жизни и настроениях тамошних рабочих.
Когда Федор поделился своими впечатлениями, Фома Михайличенко спросил:
— А верно, что придется с японцами воевать? Сказывают, что в газетах только про это и пишут...
— Верно — к этому клонится, — кивнул Федор. — А только зачем народу такие кровавые бойни? Так и людям надо говорить.
Но щербиновцы стали жаловаться, что шахтеры неохотно идут в политические кружки. Неграмотны, работают, как лошади, а в субботу и воскресенье пьют до потери сознания. Конторщик Соколов сказал:
— А что с темноты взять? Не коренные пролетарии, а вчерашние мужики. Рудник-то молодой... За прибавку на стенку лезут, а чуть задень дом Романовых, орут: «Царя-батюшку не трожь! Он к шахтам касания не имеет...» Вот и поговори!
Моисеенко выразительно глянул на конторщика:
— Надо искать дорогу к сердцу и неграмотных! Устная агитация, если хочешь, — сильнее печатного слова.
— Живое слово доходчиво, — поддержал его Федор.
Расходились поздно. Да, партия ведет по всей стране ощутимую деятельность. Множится армия революционеров.
В поселок Федор не вернулся. Сказал Моисеенко:
— Заночую у вас, Петр Анисимович, под звездами.
— Милости прошу! — обрадовался тот. — И мне веселее. Нарежем камыша, рогожка широкая. Есть рыба, сухари и крупа.