Человек под маской дьявола - [20]

— А где он сейчас? — испуганно спросила я.

— Там. — Ева указала пальцем наверх, подразумевая пребывание на небесах. — Группа сопротивления заложили бомбу в его машину и одной поганой свиньей стало меньше, правда после нам пришлось несладко. Немцы ужесточили правила содержания в гетто, были проведены обыски в домах, грабили и отбирали последнее, тех, кто уже не мог приносить пользу и работать, забирали в концентрационные лагеря, так что во благо ли еврейскому народу стала смерть этого изверга. В Польше ты не найдешь ни одного еврея или еврейку, на теле которых нет отметин или следов побоев. Лишь единицам удалось бежать по поддельным документам, остальные обречены на верную смерть, если не от пули, так от голода.

— В Смоленске они уничтожили всех евреев. В Киеве гетто пока существует, но надолго ли?

— Если угодно будет небесам, то часть из нас выживет. Они не смогут уничтожить всех, это невозможно. И тогда мы встанем и заговорим.

По комнатам эхом прогремел голос Генриха: «Анна!»

Ева машинально сжалась, вновь втянула в плечи шею, поспешила схватить ведра и исчезнуть. Едва она исчезла, вошел Генрих. Он осмотрел кухню, грубо схватил меня за руку и потянул за собой.

— Ты больше не должна находиться на кухне. Теперь ты хозяйка, и впредь не позволяй себе ничего подобного. Это не Россия.

С того дня, я стала любимой игрушкой Дьявола. Генрих покупал мне дорогие наряды, заставлял одеваться красиво, следить за своим внешним видом, носить украшения и делать прически. Началась новая жизнь с врагом моего народа. Я покорно исполняла все его прихоти, принимая правила новой игры, в душе желая, чтобы все закончилось как можно быстрее. Я не оправдываю свою покорность страхом, мне не было страшно. У меня не было выбора. Я безумно хотела жить…

В Варшаве Генрих стал спокойнее и добрее. Он все чаще снимал свою маску Дьявола, и начинал смотреть на меня странным, задумчивым взглядом. Иногда я ловила этот взгляд и он пугал меня больше, чем предшествующие вспышки неконтролируемой ярости.

По утрам Генрих уезжал с шофером на служебном, черном Мерседесе. А вечером, по возвращению, вызывал меня в свой кабинет, и часами мы просиживали в полной тишине. Он читал, а я сидела рядом и погружалась в свои мысли. Я не знала, к чему ведут эти перемены; не знала, отчего он вдруг стал так добр ко мне.

В Варшаве он начал дарить мне украшения, кольца, серьги, цепочки, которые я отказывалась носить, и в тайне прятала их в шкатулку, к украшениям привезенным из Смоленска. Я никогда не смогла бы одеть их, я знала истинную цену этих вещей. Она была слишком высока для меня.

Часто дом Генриха наполнялся гостями, тогда он позволял мне не выходить из комнаты, видимо опасаясь реакции своих сослуживцев.

Шли дни, я начинала привыкать к новому дому, и к своему ужасу, начинала привыкать к тому Генриху, которым он умел быть — доброму, ласковому и спокойному.

9. Чужой ребенок.

Есть только одна вещь на свете, которая может

быть хуже Освенцима — то, что мир забудет,

что было такое место.

(Генри Аппель)

Прошла неделя. Несмотря на запреты Генриха не выходить из дома, в один из дней, я дождалась пока он уйдет. Одела одно из своих новых, красивых платьев, тонкие ажурные чулки и лаковые туфли. Прихватив на случай дождя зонтик, я вышла на улицы Варшавы.

В городе было шумно и многолюдно, но в отличие от Смоленска, я не увидела на его улицах работающих на развалинах евреев. Мимо ходили бедно одетые люди, женщины и мужчины. Они провожали меня недобрыми взглядами.

Я шла, не задумываясь куда иду, и как буду возвращаться обратно. Мне просто хотелось сбежать из дома и вновь почувствовать себя свободной, несмотря на войну, не смотря на мое истинное положение.

Прогуливаясь по улицам, я внимательно рассматривала старый город. Рожденная в СССР, я прежде не могла даже представить себе возможности увидеть мир своими глазами, хотя всегда мечтала об этом — мечтала о далеких городах и странах, о народах, которые так же как и я рождены на этой земле. На глаза мне попался высокий мужчина, в угловатом пальто. Он ненароком привлек мое внимание. На плече его красовалась белая повязка с нарисованной звездой. Он шел немного впереди меня, торопливо и постоянно осматриваясь. Я выловила его взглядом из толпы и решила пойти за ним.

Мы прошли по узкой улице, свернули на широкую дорогу и вышли на пригорок, с которого открывался вид на обнесенный огромной кирпичной стеной квартал. Я догадалась — это было Варшавское гетто, то самое, о котором так много рассказывала Ева. После того, как захватчики вошли в Варшаву, они обнесли одну часть города высоким забором и свезли туда всех польских евреев. Масштабы этого квартала ужасали. Люди в закрытом квартале гибли от голода и болезней, и у них не было шансов на спасение. Они все были обречены. Я видела подобное в Смоленске и представляла, что их может ожидать. Как и многие люди того времени я задавалась вопросом, почему их никто не спасает? Как в цивилизованном мире, может происходить подобное?

В тот день, в гетто творилось что-то невообразимое, по улицам сновали немцы, слышался приглушенный плач и редкие выстрелы. Люди в форме бесцеремонно врывались в дома. Выводили оттуда насмерть перепуганных людей, сопровождая свое варварство криками и руганью. Я стояла на пригорке и с ужасом наблюдала за массовым истреблением, воспитанных и образованных людей. Что-то похожее творилось в Смоленске. Мне было больно, но я не могла отвести взгляда. Сквозь пелену слез я смотрела на людские страдания. И проклинала себя за то, что не могу им помочь.